Какой-никакой ум у Славы был, и он догадался: раз здесь батюшки, значит и церковь должна быть, а где церковь, там и крест – потому и улыбался…

И в самом деле: церковь в» Ветерке» наличествовала – не в пример прежней, из чайной наскоро переделанной, специально построенная, правда в другом месте и немного приземистая, оттого и не видно было ее креста, металлического, анодированного, с железными иголочками, чтобы вороны не усаживались. И службы там каждое воскресенье, не считая двунадесятых праздников, и служат не два непонятных монаха, на раздолбанном мотоцикле невесть откуда приезжающие, а четверо священников из епархиального управления на подаренной благотворителями почти новой иномарке. И, благословившись у всех четверых, кланяясь беспрерывно, объяснив, кто он и откуда, Слава стал просить их и умолять совершить чин отпевания на могиле бывшего церковного старосты, который по чистой случайности неотпетый там лежит. И те сдуру согласились, то есть не сдуру, конечно, с испугу, что человека чуть не задавили, и с радости, что не задавили, привычно видя во всем Промысел Божий, пообещав сделать это после литургии.

И направились в зону чинно, гуськом, а Дурак на кладбище отправился, то и дело оглядываясь благодарно на благодетельных отцов и спотыкаясь при каждом шаге.

Выйдя к ветерковскому кладбищу, остановился в изумлении Слава и горько заплакал – разрослось оно невообразимо, расползлось, разбухло от бесчисленных зэковских смертей, хотя чему удивляться – заключенные меньше вольных живут, без особого сожаления жизнь на смерть меняя. И никакой ограды вокруг, штакетничка хилого даже – беги не хочу, но не бегут никуда зэки-покойнички…

Заревел Дурак еще и потому, что подумал: как же он могилку Игорька найдет в этом лесу палочек и бирочек, где не имена почивших указаны, а накаляканы их зэковские номера? И вдруг видит – стоит в отдалении крест, тот самый, какой на подходе к» Ветерку» взглядом искал и найти не мог, большой, черный, чудесным образом в пламени пожара уцелевший – Игорьков, несомненно, Слава его ни с каким другим не спутает, потому как хотел сам он выйти из строя, когда о. Мартирий призывал всех взвалить его на плечи и понести, но не вышел, не решился, оробел, а Игорек вышел…

И повалился на колени Дурак, и перекрестился на крест трижды, и, вскочив, кинулся к нему со всех ног, смеясь на бегу от счастья и от счастья же плача.

Рядом с крестом была вкопана табличка с номером, и ни имени опять, ни фамилии, но крест был его, Игорьков, и значит могила, решил Дурак, Игорькова, и правильно, думаю, решил.

Почитал, как неведомая женщина во сне просила, псалтирь, успокоился и, обнаружив, как тут все запущено, засучив рукава, убрался: сухие прошлогодние бурьяны повырывал и землю разровнял ладонями – на Игорьковой могиле и на соседних, сколько успел, а тут и отцы подгребли, хмурясь устало и недовольно, между собой на ходу поругиваясь, но отпели давно усопшего покойника с чувством, с толком, с расстановкой, а когда все четверо грянули хором «Со свя-ты-ми у-по-кой!», Дурак опять заревел.

Даже сами отцы удивились и приосанились – делась куда-то усталость после литургии, силы внутри новые образовались, и один из них, самый бородатый, видать старшой, поделился с коллегами, как делятся друг с другом плотники, сдержанно радуясь ровно выведенному углу строящегося дома или ладно слаженному крыльцу: «А духоносная требка вышла!»

Уехали после этого отцы, а Слава на кладбище остался, каясь и прося у Игорька прощения за то, что позавидовал такому отпеванию, потому если такое отпевание, то ни в каком другом месте Игорек сейчас не пребывает, кроме как в раю, и, притомившись в искреннем своем покаянии, там же на могилке уснул.

Но как же так? – законно спросите вы, и – как же так? – спрошу вслед за вами я. – Ведь Игорек повесился, и никакое отпевание ему не положено, их, самоубийц самоуправных, у нас на Руси не то что не отпевали, но и хоронили за церковной оградой!

Ну насчет того, что за оградой, то зэковское кладбище, где не имена, а номера, по определению за оградой – за стенами острога, что же касается случившегося отпевания… Да, не положено самоубийце «Со святыми упокой» над собой слышать, но разве Слава знал, как Игорек из жизни ушел? Не знал! Ему тогда в психзоне поехавшую крышу аминазином и галоперидолом только начали поправлять, а отцы и подавно не знали, они про этого Игорька первый и последний раз в жизни слышали. Кого тут можно упрекнуть, тут и я, как автор, готов включиться в защиту случившегося, ибо пишу про то, как было и есть, а не как должно быть, и не нам, в конце концов, судить, где обязана находиться мятущаяся Игорькова душа, не нам гадать, чего она на самом деле заслуживает и где пребывает.

Но, отпели и отпели – довольно об Игорьке, а о Дураке и подавно, прощай, брат, навсегда прощай, а вот в «Ветерке» среди его обитателей мы еще ненадолго задержимся, хотя максимально, как раньше, приблизиться к нему уже не получится – никто нас туда сегодня не пустит, да это нам и не нужно.

Не тот уже «Ветерок» – не тот, и не те там люди…

И храм другой, и по-другому называется, после случившегося пожара епархиальное начальство решило: раз сгорел названный расстриженным монахом храм, то новый нужно на новом месте построить и назвать его иначе, он теперь не Благоразумному разбойнику посвящен, а самому любимому русскому святому архиепископу Мир Ликийских, в просторечии Николаю-угоднику. И не помнят в» Ветерке» не то что о. Мартирия с о. Мардарием, но и самого Марата Марксэновича Челубеева забыли. Беспамятливый наш народ на воле, а в местах лишения свободы и подавно – кроме даты своего будущего освобождения, помнить ничего не желает.

Не помнят, что ж, а мы возьмем и вспомним!

2

Живет и здравствует наш Марат Марксэнович, чего и нам желает. Хотя, как здравствует – имеются проблемы со здоровьем, ну а у кого их нет? Из «Ветерка» Челубеев убрался сразу, как только пенсию оформил, переехав в город Армавир Краснодарского края, где за ним числился оставленный умершей теткой домик и небольшой участок земли. Участок небольшой, зато земля какая, а к ней климат соответствующий: палку воткни – весной зацветет и к осени заплодоносит. Короче, увлекся Марат Марксэнович садоводством и огородничеством с упором на помидороразведение. Доход невеликий, но надежный, и все было бы совсем хорошо, если бы армяне цены не сбивали. Сам Челубеев на базаре с весами не стоит, это занятие больше по душе его сестре Жозефине, но барыши лично с очками на носу по вечерам на больших конторских счетах подсчитывает.

А где, спросите вы, Светлана Васильевна?

Там же, с ними, втроем теперь Челубеевы живут, не считая приезжающих в летний сезон детей и внуков.

Что сказать – не помолодела Светлана свет Васильевна, но не то обидно… Посерела, потускнела, погасла – не розовеют больше снегириными грудками ее крепкие с ямочками щечки, не рассыпают вокруг себя радостные искры выпуклые серо-зеленые глаза, не улыбаются приветливо и иронично-пунцовые губки, не звенит веселый голосок. Все больше молчит Светлана Васильевна, устало сутулясь и кривясь время от времени то ли от боли какой, то ли в тоске по прошлому.