— Да, они — народец очень милый, — подхватил глухоман, живший на холме повыше хижины Декера, откуда он лучше остальных мог наблюдать за Ватиканом. — Они пользуются нашими богатствами, но делают это мудро — берут не более того, что нужно, и следят за тем, чтобы почва не истощалась.

— Поначалу, — вступил в разговор тот, что жил среди высоких скал к западу от Ватикана, — меня пугало, что они так интенсивно используют дерево. И тогда, и теперь им нужно много дерева. Но и деревом они пользуются экономно, никогда не берут лишнего. И часто даже сажают молодые деревца, чтобы заменить срубленные.

— Нет, что ни говори, а соседи они неплохие, — сказал глухоман, что жил на берегу океана, на другом краю планеты, — Если нам и суждено было иметь соседей, то лучше не придумаешь. Повезло нам с ними.

— Да, повезло, — согласился тот, что жил в долине, — Но не так давно мы были вынуждены убить…

— Да, но то не был представитель металлического народа, — возразил глухоман, живший неподалеку от хижины Декера. — И с ним вместе были другие — представители той самой органической расы, о которой мы уже говорили. Тут их довольно много, и появились они вместе с металлическим народом. Те, что живут тут давно, — потомки прибывших вместе с металлическим народом. И они не имеют дурных намерений относительно нас и нашей планеты. К сожалению, они нас побаиваются, и от этого их отучить трудно. В числе убитых был чужой, он был здесь новичком и, осмелюсь заметить, весьма отличался от тех, кто тут давно обитает. У него было приспособление, которое, как он думал, могло помочь ему расправиться с нами, хотя зачем ему это понадобилось, не представляю.

— Безусловно, — сказал тот, что жил высоко в горах, — мы этого допустить никак не могли.

— Да, не могли, — согласился глухоман Декера, — хотя мне очень жаль, что пришлось поступить именно так. Особенно жалко, что пришлось убить и тех двоих, что сопровождали новичка, который задумал нас прикончить. Если бы они не пошли с ним, все не было бы так безнадежно.

— Увы, мы не могли ничего поделать, — подтвердил тот, что жил у океана.

На мгновение они умолкли и стали молча показывать друг другу то, что видели и ощущали: широкую, ровную степь, уходившую вдаль во все стороны до самого горизонта; травы, колыхавшиеся под порывами ветра, словно морские волны; нежные полевые цветы — братья травы; широкую полосу песчаного берега, протянувшуюся на многие мили вдоль океана, вздымавшего зеленые волны, обрамленные белыми кружевами пены; птиц, похожих и не похожих одна на другую, летающих над волнами и гнездящихся на песке, в одиночку и целыми стаями парящих и кружащихся в прекрасном воздушном танце; глубокую, потаенную торжественность густых лесов; землю в лесу — чистую, без подлеска; ровные, темные стволы деревьев, аллеями уходящие в туманно-синее далеко; поросшее деревьями и кустарником глубокое ущелье, по обеим сторонам которого то тут, то там торчали острия скал. Здесь обитали маленькие дружелюбные существа — птицы и зверушки, которые попискивали, порхали и ползали среди скал и упавших, отживших свое деревьев, и звуки этой жизни сливались с хрустальным звоном ручейка, что пенился на каменистом дне ущелья…

— Нам повезло, — прервал молчание глухоман, живший неподалеку от поющего ручья, — Нам удалось, не прикладывая особых усилий, сохранить нашу планету такой, какой она была создана. Как хранители, мы были призваны только следить за тем, чтобы все оставалось как есть. Нам повезло — сюда ни разу не прилетали захватчики, которым хотелось бы использовать нашу планету в своих целях, испортить ее, изуродовать. Иногда я удивлялся — и как это нам удается справляться со своими обязанностями?

— Мы должны справляться, — сказал глухоман, живший в горах над Ватиканом. — Мы инстинктивно должны чувствовать, как поступать.

— Но мы допустили одну серьезную ошибку, — посетовал глухоман Декера. — Мы позволили пыльникам улететь.

— А что мы могли поделать? — возразил тот, что жил на равнине. — Мы никак не могли предотвратить их исхода. Да и нельзя было этого делать: они разумные существа и вольны поступать как считают нужным.

— Что и произошло, — резюмировал глухоман, живший у океана.

— Но все же, — возразил глухоман, обитавший в далекой пустыне, — они родились здесь и выросли. Они были частью планеты, а мы позволили им покинуть ее. С их уходом планета чего-то лишилась. Я частенько размышлял о том, что было бы, если бы они остались.

— Уважаемые хранители, — вступил в разговор глухоман, живший в чаще леса, — полагаю, что такие гадания бессмысленны. Они улетели давным-давно. Может быть, когда-нибудь им вздумается вернуться и оказать какое-то воздействие на родную планету, но сие нам неизвестно, и мы никогда не сможем этого узнать. Не исключено, что планета вовсе не пострадала от того, что они ее покинули. Может быть, их влияние, останься они тут, оказалось бы и отрицательным. Я вообще удивлен, что мы затронули эту тему.

— Мы ее затронули, потому что один из них остался, — пояснил глухоман, живший неподалеку от Декера, — и живет рядом с одним из органических существ — из тех, что создали металлический народец. Другие улетели, а он остался. Я много думал — почему? Может быть, его просто забыли тут. А может быть, оставили намеренно. Он ведь детеныш, совсем маленький.

Радужное облачко искристой пыли покачивалось в воздухе над резной спинкой стула, стоявшего около стола с мраморной крышкой.

— Вернулся, стало быть, — проговорил Теннисон мысленно.

— Пожалуйста! — сказал Шептун. — Ну пожалуйста.

— Нет, я не собираюсь уступать тебе, — отозвался Теннисон. — Но поговорить пора.

— Давай, — обрадовался Шептун. — Давай поговорим. Я с превеликой радостью расскажу тебе о себе. Больше никто—никто на свете не знает, что я и кто я.

— Ну, валяй рассказывай.

— Глухоманы называют меня пыльником, а Декер зовет Шептуном, а…

— Меня совершенно не интересует, кто тебя как называет. Ты давай выкладывай, что ты такое.

— Я — неустойчивый конгломерат молекул, все молекулы диссоциированы и составляют единое целое — меня. И каждая из молекул, может быть даже каждый атом меня, разумны. Я — уроженец этой планеты, хотя я не помню ее начала и не знаю конца. Не исключено, что я бессмертен, хотя я об этом никогда не задумывался. Хотя, скорее всего, так оно и есть. Меня, например, нельзя убить. Даже когда я весь рассеян, так сильно, что все атомы отстоят друг от друга на целую вечность, каждый из них хранит в себе меня целиком, содержит и чувства мои, и разум.

— Вот это да, — восхитился Теннисон. — Потрясающий ты парень! Бессмертный, разумный, вездесущий, и никто тебя пальцем тронуть не может. Все у тебя есть.

— Нет, не все. К сожалению, не все. У меня есть разум, и, как разумное существо, я стремлюсь к познанию, к знаниям. Но мне недостает инструмента для познания.

— Стало быть, ты ищешь этот инструмент?