– Меня зовут Лоренсо.

– Вы ошибаетесь. – Подполковник встал, занервничав.

– Я не ошибаюсь.

Ардевол продолжал сидеть с совершенно невозмутимым видом.

– Я, собственно, зашел поприветствовать вас по дороге к моему большому другу, губернатору Барселоны. Он – мой большой друг, а также друг генерал-капитана, чей кабинет по соседству с вашим.

– Вы – друг дона Венсеслао?

– Ближайший.

Пока подполковник садился в кресло с недоверчивым видом, Ардевол положил на стол визитку губернатора и сказал: позвоните ему и он вам все объяснит.

– Не стоит. Объясните сами.

Особых объяснений не требовалось, любимая, поскольку отцу с удивительной легкостью удавалось завлечь людей в свои сети.

– О! – Феликс Ардевол расплылся в льстивой улыбке, ненавидя губернатора в душе.

Тот подобрал с пола терракотовую статуэтку, разлетевшуюся на три куска:

– Это что-то ценное?

– Она стоит миллионы, ваше превосходительство.

Феликсу Ардеволу стоило большого труда сдержать свое раздражение в присутствии этого неуклюжего медведя. Венсеслао Гонсалес Оливерес положил осколки статуэтки на стол и на своем цветистом испанском сказал необычным тоном кастрированного тореадора: мы склеим ее отличным клеем, как склеили раненную и истерзанную бунтовщиками Испанию.

– Ни в коем случае! – вырвалось у Ардевола слишком уж пылко. – Ее восстановлю я, и через пару дней этот подарок будет снова стоять у вас в кабинете.

Венсеслао Гонсалес Оливерес положил руку на плечо Феликсу и протрубил: дорогой Ардевол, этот языческий идол – символ Испании, израненной коммунизмом, каталонизмом, иудаизмом и масонством, которые вынуждают нас вести борьбу со злом.

Ардевол принял задумчивый вид, что очень понравилось губернатору. Тот бесстрашно взял самый маленький осколок – отвалившуюся от фигурки руку – и показал его своему ученику со словами: вот так же было и две Каталонии – одна лживая, вероломная, цинично оппортунистская…

– Я хотел попросить вас об одном конкретном одолжении.

– …насквозь пропитанная материализмом, а потому разуверившаяся в религии и в этике, космополитичная по сути.

– В обмен на услуги, которые я окажу. Просьба эта вас не затруднит: дать мне разрешение на свободу перемещения.

– И другая Каталония, рождающаяся теперь, – достойная любви, восхитительная, здоровая, жизнеспособная, уверенная в себе, необыкновенно чувствительная, как эта статуэтка.

– Эта финикийская терракота, очень дорогая, куплена была мной на собственные сбережения у одного врача-еврея, которому срочно понадобились деньги.

– Евреи – предательское отродье, учит нас Библия.

– Нет, ваше превосходительство: этому нас учит Католическая церковь. Библию написали евреи.

– Правильно, Ардевол. Вижу, вы, как и я, – образованный человек. Но евреи от этого не перестают быть предателями.

– Ну разумеется, ваше превосходительство.

– И не спорьте больше со мной! – Губернатор на всякий случай поднял палец.

– Хорошо, ваше превосходительство. Финикийская статуэтка, ценнейшая, очень дорогая, уникальная, редчайшая, времен Пунических войн.

– Да, Каталония, мощная своими умами, богатая благородными и изысканными семействами…

– Уверяю вас, что в моих руках она станет как новая. Вы видите, ей две тысячи лет. Она очень дорогая.

– …обогащенная инициативами, избранная благодаря своей рыцарственности и участвующая благодаря свой интуиции, активности и страстности…

– Я прошу у вас только паспорт для свободного пересечения границы, ваше превосходительство.

– …в общей судьбе Испании, нашей матери-защитницы всех народов. Каталония, которая умеет пользоваться тактично, сдержанно и благопристойно своим любимым диалектом только дома в кругу семьи, чтобы не оскорблять ничьих чувств.

– Чтобы я мог свободно въезжать и выезжать из нашей великой Испании. Хотя в Европе идет война – именно потому, что в Европе идет война, – я мог бы осуществлять некоторые торговые операции.

– Как гриф, летящий на падаль?

– Да, ваше превосходительство, и я отблагодарю вас с лихвой, предметами еще более ценными, чем эта финикийская статуэтка, за то, что вы выдадите паспорт на мое имя.

– Каталония духовная, динамичная, исполненная предприимчивости, у которой должна учиться остальная Испания.

– Я всего-навсего торговец. Но могу делиться своими радостями. Да, разумеется, без ограничения стран въезда, как у дипломатов. Нет, я не боюсь опасностей: я всегда знаю, куда мне нужно звонить.

– С палубы большого корабля, как говорится, открываются новые горизонты.

– Спасибо, ваше превосходительство!

– Благодаря Франко, нашему любимому каудильо, эти горизонты, прежде низкие и мрачные, на нынешней заре стали лучезарны и доступны.

– Да здравствует Франко, ваше превосходительство.

– Я предпочитаю металл статуэткам, Ардевол.

– Договорились. Да здравствует Испания!

И по прошествии нескольких недель он сказал подполковнику Ансельмо Табоаде Искьердо, находясь в его кабинете, где не было книг:

– Если хотите, я позвоню его превосходительству губернатору.

Подполковник все еще сомневался. И тогда Феликс Ардевол напомнил ему: а еще мы большие друзья с генерал-капитаном. Так вам по-прежнему ничего не говорит имя Лоренсо?

Секунда, нет, меньше краткого мгновения потребовалось подполковнику, чтобы изобразить на лице широкую улыбку и воскликнуть: вы сказали, Лоренсо? Да садитесь же, садитесь.

– Я уже сижу.

Разговор длился всего четверть часа. Перестав улыбаться после нескольких минут переговоров, подполковник Ансельмо Табоада Искьердо вынужден был сдаться, и Феликс Ардевол удвоил ставку на три последующие операции плюс дополнительная выплата в конце года в силу того, что…

– Договорились, – поспешил сказать Ансельмо Табоада, – договорились.

– Да здравствует Франко!

– Да здравствует!

– Я буду нем как могила, подполковник.

– Так будет лучше. Я хочу сказать, для вашей безопасности.

Худого человека в шляпе-зонтике, который называл себя Абелярдо, Ардевол никогда больше не видел, ибо его наверняка посадили в тюрьму за некомпетентность. Зато самому Ардеволу удалось добиться того, что коллеги его нового друга, майор и капитан, тоже из управления, а также один судья и трое предпринимателей передали ему свои сбережения, чтобы он поместил их в надежное место и под хороший процент. Судя по всему, он проделывал это в течение четырех-пяти лет во время войны, и потом тоже, как сказал мне Макс. Отец нажил себе немало врагов среди профранкистских военных и политиков, которые умели проворачивать финансовые операции. Возможно, из страсти к уравновешиванию он решил донести на четверых или пятерых университетских преподавателей.