на князя, ответил ворчливо:

— Невежи! Вон князь великий Тверской Михайло Александрович. Ему и надлежит быть судьей.

Но татарин стоял на своем:

— Государь! По старому доброму обычаю монголов судить должен первый встречный. Первым был ты…

Вельяминов со страхом опять поглядел на князя, но Михайло Александрович только усмехнулся.

— Ты был первым, тебе и судить.

Сотник тем временем говорил:

— Тому назад семь дней обрушился на меня гнев Аллаха — снежная буря разметала в бескрайной степи мои стада. Отара овец в две сотни голов пристала к стадам Бурхана–сотника… — кивнул на молодого.

— Понятно, — перебил ордынца Вельяминов, — сотник Бурхан прихватил твоих овец.

Татарин отшатнулся, хлопнул рукавицами по бокам.

— Что ты, государь! Может ли быть такое? Бурхан–сотник приставил к моим овцам руса Петри–раба, но раб был ленив и лукав, и через три дня, ночью, стая волков уволокла двенадцать баранов.

Вельяминов не вытерпел и вновь перебил Абдуллу:

— Эко, двенадцать баранов волки заели, когда он тебе два ста спас. А ты, жадный пес, еще недоволен!

Татарин опять удивился.

— Государь, не таков Бурхан–сотник, чтоб остаться в долгу, он отдает мне двенадцать баранов.

— Так о чем же спор?

— Я прошу только десять, а взамен двух баранов прошу отдать нерадивого Петри–раба.

Иван Вельяминов только головой покачал.

— Дешево больно — раба за двух баранов.

— Больше нельзя, раб совсем худой.

Иван взглянул на раба. Тот стоял, низко опустив косматую голову. Связанные руки его, перехваченные у запястий веревкой, распухшие, будто налитые водой, были странного синевато–бурого цвета. Стоял он в снегу босой. Ноги были обморожены еще страшней — черные, покрытые струпьями. Пальцы на ногах отвалились, и культяпки кровоточили.

Сотник Бурхан, до того молчавший, вдруг сказал:

— Два барана за такого раба цена правильная.

Вельяминов рассердился:

— Черт вас разберет. О чем же вы спорите?

Медленно поднял голову раб. Повел глазами на старшего ордынца, сказал с трудом, хрипло:

— Он покупает меня, чтоб бросить в степи, чтоб волки меня сожрали, а Бурхан не согласен: сам хочет волкам скормить.

Вельяминов строго нахмурил брови:

— Ты бы, раб, помолчал, тебя не спросили! — И, обратясь к ордынцам, сказал:

— Спор ваш решить просто. Ты, Бурхан, отдашь ему одиннадцать баранов, а волкам вы его бросите вместе.

Раб рванулся, упал на колени перед копытами коня Вельяминова. Конь испуганно отпрянул в сторону.

— Боярин, помилуй! Боярин, прикажи меня копьем пронзить! Не обрекай столь страшной смерти.

Сдержанный шепот пошел по череде тверских воинов. Никифор Лыч, побледнев, надвинулся на Ваньку и, видимо, еле сдерживался, чтобы не ухватиться за меч.

Раб, задыхаясь, молил:

— Боярин, вспомни, и тебе умирать придется! Боярин… — Он на коленях полз по снегу за конем Вельяминова, но Иван не слушал раба. Страшнее было тяжелое дыхание Лыча за спиной, приглушенные голоса воинов и непонятное молчание Михайлы Александровича. Ванька испуганно покосился на князя. Михайло Александрович уже руку протянул за плетью, но взглянул в глаза татарских сотников, и под их темными, пристальными взглядами рука обмякла, упала. «Разнесут по Орде, что Тверской князь рабов выручает, поди после того кланяйся Мамаю». Стыдясь признаться самому себе, князь испытал даже какую–то темную радость: «Мамаю не в чем будет упрекнуть меня», а потому он крикнул на своих:

— Молчите! Приговор произнесен, и да будет он на совести судии.

Опустил голову Никифор Лыч. Смолкли воины и тронулись вслед за князем, стараясь не глядеть, как два ордынца на обочине дороги вяжут русского человека.

То ли, связывая раба, сотник Бурхан ослабил путы, то ли раб в отчаянии разорвал их, только вдруг руки Петра оказались свободными. Подумать — какая может быть сила у изнуренного, обмороженного человека, но Петр вырвался, дернул из–за пояса Бурхана кинжал. Сотник не успел отскочить, не успел крикнуть, повалился с распоротым животом. В тот же миг Петр и сам упал на Бурхана — старый Абдулла вогнал ему свой кинжал между лопаток.

Сотник Абдулла с любопытством смотрел, как дергается, постепенно затихая, Бурхан, придавленный мертвенно–тяжелым телом Петра. Внезапно молодой тверской воин, поравнявшись с Абдуллой, взмахнул копьем. Ордынец охнул, захлебнулся. Тяжелое копье вошло ему в грудь. Он отшатнулся, но тверич рванул копье обратно, и Абдулла ничком рухнул в снег.

Молча в ужасе смотрели тверичи.

«Что с парнем будет? Князь Михайло на расправу скор».

Но князь ехал вперед, не оглядываясь. Видел ли Михайло Александрович побоище? Ехал он молча, потом неожиданно сказал:

— Лихой был раб Петр, двух ордынцев уложил!

Князь говорил громко, ясно, будто вкладывал эти слова в память всем своим людям, чтобы знали они, как при случае отвечать татарам. К воину подъехал его десятник, прошептал:

— Вытри корье, дурень. Я чаял, князь велит те голову снести.

А Михайло Александрович тем временем подхлестнул коня и, догнав Ивана Вельяминова, поехал рядом.

Иван оробел, украдкой поглядывая на князя, ждал, что он скажет, и дождался. Михайло Александрович холодно усмехнулся, разлепил плотно