Одни мужчины смывали ил, нанесенный сезонным разливом реки, другие молитвенно поднимали руки, сложенные ковшиком для удержания священной воды, или сжимали церемониальную траву куша, используемую в ритуалах. Многие мужчины были грузными, им уж точно было далеко до стройности: проследив за моим взглядом, Равид объяснил, что Варанаси славится своими борцами. Все, на кого ни глянешь, производили впечатление погруженности в собственный мир. Старик лет семидесяти, абсолютно лысый, с тремя глубокими морщинами поперек лба, выкрашенными в желтый, сосредоточенно всматривался за горизонт. Три женщины мыли друг друга пластиковым пакетом вместо мочалки, неподалеку весело плескались две девочки. Пожилая женщина старательно пыталась соблюсти благопристойность, купаясь в весьма лаконичном сари. Красивая юная мама лет восемнадцати с ребенком на руках делала семь предписанных священными книгами оборотов, чтобы очистить себя и ребенка перед богами. Некоторые, стоя по пояс в воде, чистили зубы веточками священного дерева. После омовения большинство людей направлялись вдоль реки в храмы с жасмином и сладостями, предназначенными для приношения почитаемым божествам, многие несли домой воду в полированных горшках, сделанных из меди, которой славится город Варанаси.

Один из величайших индийских поэтов Кабир (ок. 1440–1518), хотя сам жил в Варанаси, не смог удержаться от непочтительности в адрес собственного города:

Возможно, однако рекой пользуются не только смелые купальщики. Мы скользим дальше, и Равид указывает на гхат Маникарника, самое большое место кремации (места кремации – единственные, которые запрещено фотографировать, хотя тела сжигают почти везде). Это место традиционно называется гхат Джаласаи, что значит “Спящий на водах”, и там находится священный огонь, который, по слухам, ни разу не гас с первой минуты своего существования. Еще дальше, на втором по величине месте для кремации, гхате Харишчандра, где некогда пылали погребальные костры, сейчас установлен электрический крематорий. Но большинство предпочитают старый способ.

Любой может быть кремирован, говорит Равид, кроме погибших от укуса змеи, беременных женщин, детей и умерших от оспы. Погребание на костре стоит 551 рупию, более современная версия – 151 рупию. Погребание происходит безостановочно, каждое занимает 3–4 ч: огромные штабеля бревен выше домов, сложенные вдоль берега, постоянно пополняются и вновь расходуются. Мы медленно дрейфуем мимо, дым поднимается над разложенными кострами, клубится над окружающими храмами. Доносится запах горелой плоти.

Когда тело прибывает к месту кремации – женщин заворачивают в оранжевую ткань, мужчин в белую, объясняет Равид, – его погружают в Ганг, затем возлагают на погребальный костер, обрызгивают сандаловым маслом и украшают цветами. Высокие бамбуковые жерди окружают сцену, на каждой висит небольшая корзина с масляными лампадами, зажженными в честь предков погребаемого на огне. Когда это возможно, старший или младший сын покойного возглавляет церемонию. Он бреет голову и брови и одевается в длинную белую бесшовную рубаху со специальной священной нитью, обычно свисающей с левого плеча и перебрасываемой на правое. Он пять раз проходит во главе погребальной процессии вокруг незажженного костра против часовой стрелки (потому что на том свете, согласно поверью, все происходит в обратном направлении) и поджигает костер. Когда тело полностью сгорает, глава церемонии осуществляет “ритуал черепа”, разбивая череп бамбуковой палкой, чтобы выпустить душу из заключения. Затем он поворачивается спиной, чтобы выплеснуть воду Ганга на угли через левое плечо, и уходит.

Мне хотелось пойти за линию гхатов, поэтому мы с Равидом высадились и прошлись пешком. Перед тем как расстаться, я попросил его присоединиться ко мне вечером, чтобы он мог объяснять все непонятное во время ритуалов. Он с улыбкой согласился. Добравшись до гостиницы, я вернулся к изучению классической истории Дайаны Эк Banaras: City of Light (“Бенарес: город огня”). Выдающийся специалист по Варанаси, она пишет: “Освещенную зарей набережную называют “одним огромным храмом Солнца”, и все же там чествуется не одно только солнце. Сама божественная сущность под многими именами и формами является здесь физически, выражаясь в тепле и свете”[1016]. Сколько в этом благоговении относится к солнцу, а сколько – к другим силам?

У меня появилась возможность задать эти вопросы несколько часов спустя, когда Равид привел меня на встречу с санскритологом доктором Судхаркой Мишрой к нему домой. Мой хозяин был крайне любезен, надеюсь, искренне, и, как и Равид, стремясь развеять мое невежество, начал с разъяснений отношения индийцев к затмениям (см. главу 4). Отвлекся он лишь однажды, чтобы пожурить одного из многочисленных детей, шнырявших вокруг в возбуждении и радости от визита необычных гостей.

Вскоре меня уже наставляли о трех уровнях поклонения солнцу: мифологическом, где солнце является частью целой ритуальной системы, астрономическом, где оно является царем звезд (в южной Индии, например, на нем основан календарь), и повседневном, где оно составляет непременную часть обычной жизни. “Без поклонения солнцу в Бенаресе не случается ничего”, – заключил доктор Мишра. У солнца есть душа, сказал он, сутрама. Внутри каждого из нас находится маленькая карта вселенной (неподалеку от переносицы): правильная медитация приводит к освобождению этого знания и триллионов галактик внутри нас. Индуизм признает 330 млн богов…

Я прервал своего собеседника, сказав, что это какое-то безумное число, может, это метафора для многих граней Бога? “Нет!” – воскликнул доктор Мишра, резко повернувшись в мою сторону. Их действительно столько, и индуизм почитает каждого из них. Так ли это удивительно, учитывая необъятность вселенной? Запад стремится к внешнему совершенству, а не к внутреннему, добавил он, так что западному человеку это понимание недоступно: “У нас нет для вас ответа. Что такое бог? Вот что вы спрашиваете. Такой же смысл спрашивать: “Какого цвета боль?” На это нет ответа”. Я тоже не мог найти ответа, хотя мысленно вернулся к полотнам белого дыма над погребальными кострами.

К тому времени, как мы с Равидом откланялись и направились обратно в город, солнце начало садиться, а два главных гхата постепенно заполнялись людьми, хотя церемония чествования должна была начаться только через полчаса, около половины седьмого. На самой большой площадке, Дасасвамед-гхат, было уже около четырехсот человек, многие из которых сняли свои туфли, в том числе и женщины, большинство были одеты в свои лучшие сари. Ряды жрецов-пилигримов сгрудились под бамбуковыми зонтиками на низких деревянных помостах.

Семь маленьких алтарей, задрапированных тонким оранжевым шелком (рубиновой тканью украшается центральный алтарь), были выстроены вдоль кромки реки, и прислужники прохаживались между ними, проверяя, все ли на месте: цветы, благовония, амулетные палочки, специальный веер для священнослужителя, раковины, колокольчики, горючие материалы, прасада (освященная пища). Я хотел было расспросить Равида обо всем этом, но он исчез в шумной толпе.