чести, о вреде эмоций и обманчивости сантиментов. А я понимал, что всё это не имеет ко мне никакого отношения. Всё это у меня есть, и ответственность, и холодная голова, и самодисциплина, и самоконтроль, и кодекс чести. Но что-то закрыто для меня, что-то очень важное. И что никакие кодексы не спасут меня от ошибки, когда на кону будет стоять чья-то жизнь, а я буду думать о том, что мне нужно достичь цели.

На следующий день я поехал к своему приятелю, который учился на факультете психологии и попросил провести тестирование в лаборатории. Он, увидев результаты, совершенно обалдел. В полном восторге рассказывал, глядя на экран, как зашкаливают у меня все показатели, а потом замолчал. «У тебя проблемы, парень, — сказал он, наконец, — конечно на фоне всего остального, это не так важно, но… В нашем обществе тебе лучше никому об этом не рассказывать». «В чём дело?» — настаивал я. Он как-то странно посмотрел на меня и произнёс: «Тебе наплевать на людей, Бен! Ты только делаешь вид, что тебя это волнует. Ты начисто лишен сострадания». «И что делать?» «То, что ты и делаешь. Старательно симулировать интерес к окружающим, участие, доброту. У тебя неплохо получается». В его голосе послышалась такая неприязнь…

Бен устало вздохнул и посмотрел на свои руки.

— Вот после этого я и поехал в специализированный центр психокоррекции. Меня протестировали ещё раз, я подписал согласие, и меня скорректировали. Мой брат, узнав об этом, назвал меня идиотом. А отец вроде как с сочувствием, а, может, с сожалением, заметил: «Ты сам не понимаешь, на что ты себя обрёк». Вскоре я понял, что он имел в виду, а через полгода бросил университет и поступил в спецшколу поисково-спасательного флота.

— Жалеете? — спросила я, обдумывая услышанное.

— О школе?

— О коррекции?

— Иногда, — он пожал плечами. — Теперь мне чаще приходится симулировать равнодушие, а не сострадание.

— Насколько часто?

— Последнее время я захлёбываюсь этим сожалением, как кровью, — тихо признался он.

Я нахмурилась, услышав эту метафору, сначала решив, что это воспоминания о том, что тогда случилось с Элом. Но потом я вдруг поняла, что он имел в виду совсем другое. Все эти скорбные тени вокруг, их стоны, мольбы, сожаления… Именно от этого старался оградить его отец, но он сам открыл своё сердце для сострадания. Он сам изменил свою судьбу, отказавшись от престижного статуса учёного, избрал путь спасателя. И, выходит, это не было случайностью, это было зовом души. Он просто привык скрывать свои переживания, которых слишком много за маской сдержанности и равнодушия. Но что тогда с Азаровым? На что он разменял человеческую жизнь, чем должно быть то, ради чего он выпустил в лоб своего друга разряд из бластера?

Я посмотрела на него. Он сидел, сцепив пальцы и глядя прямо перед собой. На какой-то миг я почувствовала, что между нами установилась некая тонкая связь, потому что он рассказал мне то, что наверно не рассказывал никому. Что это было? Потребность объясниться? Обида на несправедливые обвинения? Или ему так ценно было моё мнение о нём? Или он просто устал быть в одиночестве среди всего этого.

Я не стала ничего говорить и расспрашивать его. Я знала, что он тут же снова замкнётся, потому что считает это правильным, а я утрачу связь с ним. Я поднялась и направилась к двери.

— Отдайте мне амулет, — тихо проговорил он. — Или хотя бы уберите его из этого дома, где так много страдающих душ.

— Я отдам его мужу, в его коллекцию, — ответила я. — Не знаю, где он её прячет, но ни один из переданных ему артефактов Тьмы с тех пор так и не объявлялся. Даже я их больше не видела, иначе как в его руках.

— Поторопитесь. Мне неспокойно, пока он здесь.

Я ушла и вернулась в свою комнату. Там было светло, и на столике попыхивал серебряный чайник на спиртовке — красивая антикварная вещица, найденная Джулианом на блошином рынке в Париже. Пахло корицей и марципаном. Он сидел в кресле и читал какую-то книгу. Заметив меня, он поднял голову и виновато улыбнулся.

— Прости, я слишком поздно услышал твой зов.

— Главное, что ты его услышал, — проговорила я и, подойдя, нагнулась, чтоб поцеловать. — Где ты пропадаешь всё время?

— Ищу ответы на вопросы, — туманно ответил он. — Не буду тебя грузить, у тебя достаточно своих проблем.

— Не так чтоб очень. Я разбираюсь с ними по мере поступления. Сегодня моя проблема в этом.

Я выложила на стол медальон баронессы де Витри и рассказала, как он ко мне попал.

— С инкубом — это было изящное решение, — одобрил он, когда я закончила.

Он вертел медальон в руках, но даже не пытался производить с ним какие-либо манипуляции. Наконец он кивнул и сунул его в карман куртки.

— Это Око Пробуждения. Древний амулет, который использовался жрецами в Месопотамии. Он был утрачен давно, и я не думал, что он всё ещё существует. Хотя, может, это просто его копия.

— Он работает.

— Конечно. Это, скорее всего, потому что копия невероятно точная. Я уже не раз натыкался здесь на вещи и артефакты, которые, как я точно знаю, находятся в других местах. И этот мир интригует меня всё больше.

Он озабоченно замолчал, а я присела рядом на диван, и его рука тут же привычно обняла меня за плечи.

— Расскажи мне про это Око Пробуждения, — попросила я. — Что оно собой представляет и для чего его используют?

— Что собой представляет, я не знаю. Эти знания мне недоступны, но если хочешь, попытаюсь выяснить.

— Не стоит. А для чего оно?

— Ты же видела, сколько там символов и зарубок. А учитывая, что вращаются оба колеса, можно сделать вывод, что изменение позиции любого из них или обоих может привести к изменению свойств артефакта. Я знаю, что жрецы использовали его для проведения обрядов некромантии. С его помощью можно временно возвращать ушедшую душу в мёртвое тело, можно оживить труп или просто призвать душу для общения. На бытовом уровне оно использовалось для выведения из летаргии, прояснение замутнённого сознания и возвращение памяти при амнезии.

— То есть всё, что связано с телом, душой и сознанием, как элементами единой системы?

— Всё или нет, не знаю, но многое.

— Будет лучше, если ты спрячешь его в своём хранилище. Бен итак страдает из-за блуждающих душ и живых мертвецов.

— Я б отправил его прямиком в чистилище, чтоб там он наобщался с ними вдоволь, — неожиданно проворчал Джулиан. — Эта игра начинает меня раздражать.