III. По поводу событий в Джезире английский министр иностранных дел сразу же признал обоснованность нашей позиции и ее соответствие акту о мандате.

IV. Прошу сообщить содержание настоящей телеграммы де Бенуа.

Баррес говорил о «местах, где все дышит разумом». Не думаю, чтобы где-нибудь в другом месте дыхание разума ощущалось больше, чем в стенах Оксфордского университета. Не думаю также, что можно было бы лучше, чем в этих словах, полных глубокого смысла, выразить сущность вашего прославленного учебного заведения.

Поэтому я особенно сознаю высокую честь, оказанную мне сегодня французским клубом университета, и без колебаний приступаю к своей сложной теме. Речь идет о сотрудничестве английского и французского народов, необходимом для того, чтобы воспользоваться плодами победы, если она будет одержана. Поскольку рассмотрение такого вопроса требует известной беспристрастности суждений и чувств, мне особенно легко говорить о нем именно здесь благодаря атмосфере непредубежденного разума, обычно царящей в этих стенах.

Когда с Тьером беседовали о франко-английских отношениях, он имел обыкновение молча выслушивать своего собеседника, а потом, глядя поверх очков, говорил:

«Как все это интересно! Но разве не достаточно было бы сказать, что Англия — это остров?» Тьер считал, что уже один этот географический афоризм дает исчерпывающее объяснение всему тому, что произошло, происходит и произойдет в отношениях между Францией и Англией в прошлом, настоящем и будущем.

Может быть, для своего времени Тьер и был прав. Действительно, было бы весьма банально развивать эту теорию о том, что островное положение Великобритании побудило ее считать море основной гарантией своей безопасности, единственным своим соседом и необходимым путем развития своей торговли и, исходя из этого, видеть в обеспечении господства на морях свою основную национальную заботу и как бы свою вторую натуру. В то же время прирожденный талант мореплавателей и купцов, присущий англичанам, привел их к созданию своей империи и вместе с тем к установлению контроля над морскими путями, которые вели к ее владениям. С другой стороны, и по тем же самым причинам Альбион не мог допустить, чтобы на европейском континенте установилась гегемония какой-либо державы, потому что страна, которой удалось бы добиться этого, сразу превращалась бы в претендента на морское господство. Несомненно, этим и объясняются весьма частые разногласия в политике Лондона и Парижа на протяжении XVII, XVIII и XIX веков.

Этим же объясняются частые конфликты между ними. Этим также объясняется переворот вековых принципов во взаимоотношениях двух стран, который произошел в начале века по инициативе вашего короля Эдуарда VII. Сердечное согласие родилось почти на следующий день после того, как Германия во главе с Пруссией подняла знамя пангерманизма, стала вследствие своей растущей мощи угрожать всеобщему равновесию и устами императора Вильгельма II заявила: «Наше будущее — на море!»

Как это обычно случается, столь крутой поворот во взаимоотношениях между английским и французским народами, последовавший за таким длительным периодом взаимного недоверия и соперничества, был сведен на нет в связи с временным исчезновением той самой угрозы, которая вызвала этот переворот. И напротив, нарушение согласия между Англией и Францией с неизбежностью способствовало возрождению тон же самой угрозы. Я думаю, что будущему историку нашей тридцатилетней войны, а может быть, этот историк находится здесь, среди вас — при изучении второго акта драмы, то есть нынешней войны, не представит особого труда показать, что развязывание притязаний немцев, подстрекаемых Гитлером, в значительной мере поощрялось разногласиями в политике Лондона и Парижа. Но я также представляю ту печальную картину, которую он может составить, изучая трагические последствия подобных расхождений. И если военный специалист констатирует, что боевое сотрудничество двух наших армий было нарушено весной 1940 в результате того, что бронированный кулак противника прорвал линию Мажино между Мезьером и Седаном, то для философа совершенно ясно, что в сущности немецкая агрессия прошла через брешь, которая существовала в политике двух наших стран.

Но бутылка откупорена, и теперь вино приходится пить. Нет никаких сомнений в том, что оно горько. Однако было бы величайшей ошибкой, которую могли бы совершить, и самой большой ответственностью, какую могли бы взять на себя, из отвращения к горечи отказываться теперь от попыток добиться того самого соглашения, отсутствие которого так испортило напиток. Ибо в этом случае будущее могло бы быть окончательно поставлено под угрозу, а такие великие народы, как наши, несут и великую ответственность за будущее.

Наши общие враги, конечно, всеми силами стремятся к тому, чтобы нас разобщить. Если бы кто-либо пожелал сформулировать, в чем состоит германская политика в вопросе о взаимоотношениях между английским и французским народами, то можно было бы сказать, что Берлин всячески стремится к тому, чтобы причинять нам раны, а затем непрерывно посыпать их солью, растравляя их и не давая им зажить. С этой точки зрения положение, в котором сейчас находится Франция, как нельзя более благоприятно для врага. В условиях жестокого гнета и предательского режима, при неограниченной монополии врага на средства пропаганды и шантажа он может достаточно легко развращать сознание людей. Вот почему немцы пустили в ход все, чтобы воскресить в памяти старинные раздоры между Англией и Францией. Имена Жанны д’Арк, Жана Бара, Мальборо, Мориса Саксонского, Нельсона, Веллингтона, Орленка, генерала Маршана упоминаются на каждом шагу.

Что касается бедствий, выпавших на долю Франции в этой войне, то постоянно твердят о том, что в них виновна Англия, которая, поощряя возрождение мощи Германии после 1918 и не допуская в то же время какого бы то ни было сближения между германцами и галлами, помешала Франции воспользоваться плодами победы; твердят, что такая политика неизбежно должна была привести к войне, ибо, возбуждая злобу немцев, она в общем способствовала восстановлению мощи Германской империи. Утверждают также, что сама Британская империя пренебрегала подготовкой к войне и в час роковой опасности оказалась не в состоянии предоставить нам сколько-нибудь серьезную помощь. А что касается настоящего момента, то, несомненно, Англия злоупотребляет бедственным положением Франции, чтобы где только можно наложить свою руку на отдельные части ее колониальной империи. Вместе с тем Германия не упускает случая всячески принудить французских коллаборационистов к совершению возможно большего количества враждебных и злонамеренных актов в отношении Англии, чтобы она ожесточилась против народа, который в действительности остался ее самым искренним другом.

Право же, одно из самых замечательных явлений нашей трагической эпохи заключается, на мой взгляд, в том, что огромное количество искусственно созданных факторов раздора не оказало никакого влияния на доверие и симпатию французского народа к народу Великобритании. Больше того, теперь наблюдается феноменальное явление: англичане во Франции становятся значительно более популярны, чем когда-либо. Существует полное расхождение между открыто выраженной позицией тех, кого рассматривают еще в качестве официальных представителей страны, и подлинными чувствами, которые испытывают все слои населения Франции. Думаю, что нельзя привести ни одного свидетельства, которое опровергало бы это утверждение. Зато в подтверждение его я мог бы перечислить огромное множество прямых и непосредственных доказательств. Позвольте мне остановиться лишь на трех фактах, особенно характерных. В июле, во время налета английской авиации на один из заводов в городе Лансе, погибло несколько французских рабочих. При этом был сбит английский самолет… Прежде похоронили французов, на их похоронах присутствовало все население города. На следующий день состоялись похороны английских летчиков. Та же самая масса людей провожала на кладбище останки союзных солдат, а в первом ряду процессии шли одетые в траур вдовы убитых рабочих.