На первый треугольник журавлей

И взмахивает слабыми крылами.

Малиновка моя, не улетай,

Зачем тебе Алжир, зачем Китай?

Трубит рожок, и почтальон румяный,

Вскочив в повозку, говорит: «прощай»,

А на террасе разливают чай

В большие неуклюжие стаканы.

И вот струю крутого кипятка

Последний луч позолотил слегка.

Я разленился. Я могу часами

Следить за перелетом ветерка

И проплывающие облака

Воображать большими парусами…

Как и в примерах из Брюсова, повторение рифм может быть усилено повторением целых строк. Пример такого сцепления — ария из неопубликованной оперетты Вяч. Иванова «Любовь-мираж» (1924, РГАЛИ). Сцепление осложнено тем, что повторяющиеся пары строк повторяются в обратном порядке, а конец стихотворения возвращается полуповторами к его началу. Это напоминает (сильно осложненный) повтор строк в четверостишиях пантума:

Мерцает огонек на мачте корабля,

Что в море темное мою любовь уносит!

Лететь бы вслед за ним, и крыльев сердце просит,

Но держит узника унылая земля.

Лететь бы вслед за ним, и крыльев сердце просит.

Еще его во мгле могу я распознать…

Вчера я счастлив был: былого не догнать,

Что в море темное мою любовь уносит.

Вчера я счастлив был: былого не догнать.

Пуста моя душа, и склепа нет мрачнее.

Заветный огонек чем дале, тем бледнее:

Еще его во мгле могу я распознать.

Заветный огонек чем дале, тем бледнее,

Окрест — могилами разрытые поля…

Скелеты движутся, костями шевеля…

Пуста моя душа, и склепа нет мрачнее.

Скелеты движутся, костями шевеля

В разгулье праздничном и свадебном веселье…

О безотзывная унылая земля!

Нег упоительных угрюмое похмелье!..

Чуть брезжит огонек на мачте корабля.

Эта постепенно усложняемая последовательность четверостиший охватной рифмовки с четырехкратно повторяющимися рифмами ABBA BCCB… напоминает строение сонетных катренов. В простейшей форме мы нашли ее у Бальмонта; думается, что это не случайно. Бальмонт писал сонеты во множестве, и любимым расположением охватных рифм в катренах у него было как раз не ABBA ABBA, как в господствующей сонетной традиции, а ABBA BAAB. Развить из этого строфическую цепь, растянутую на весь сонет (что, конечно, возбранялось традицией, требовавшей различных рифм для катренов и терцетов), Бальмонт, как кажется, не пытался. Но это сделал его вульгаризатор Игорь Северянин в двух сонетах 1909 года. Первый просто называется «Сонет»; его рифмовка — ABAB ACAC CDC DEE:

Мы познакомились с ней в опере — в то время,

Когда Филина пела полонез.

И я с тех пор — в очарованья дреме,

С тех пор она — в рядах моих принцесс.

Став одалиской в грезовом гареме,

Она едва ли знает мой пароль…

А я седлаю Память: ногу в стремя, —

И еду к ней, непознанный король.

Влюблен ли я, дрожит в руке перо ль,

Мне все равно; но вспоминать мне сладко

Ту девушку и данную ей роль.

Ее руки душистая перчатка

И до сих пор устам моим верна…

Но встречу вновь посеять — нет зерна!

Второй называется «Из цикла „Сириус“: сонетный вариант»; его рифмовка — ABBA BCBC CDDC AA — т. е. если в первом сонете от начала до конца выдерживалась перекрестная рифмовка, то здесь она чередуется с охватной:

О ты, звезда лазоревого льда,

Ты, Сириус, сверкательно-кристальный,

Есть на тебе дворец — он весь хрустальный:

Вокруг него серебрится вода,

Повсюду снег; но снег тот не печальный:

Лазурно-бел и бархатно-пушист;

Он вид всегда хранит первоначальный

И до сих пор, как в день созданья, чист.

Я покажу тому, чей взор лучист,

Все чудеса открытой мной планеты.

Вы слышите? — поют мои сонеты,

Ледяный стих серебрян и душист.

Лети, корабль, на Сириус — туда,

В кольцо волшбы лазоревого льда!

Любопытно, что оба сонета — первый расположением, второй последовательностью рифм — воспроизводят другой, на 350 лет более давний сонетный эксперимент: так называемый «спенсеровский сонет» с почти такой же рифмовкой: ABAB BCBC CDCD EE. Последователей этот эксперимент не нашел, в России Спенсер был почти неизвестен, в русских и французских учебниках стихосложения (а иные вряд ли мог читать Северянин) такой тип сонета не описывался, так что о сознательном подражании здесь не может быть и речи.

Образцом рифмовки «спенсеровского сонета» (так же как и гораздо более знаменитой «спенсеровской строфы» ABABBCBCC) служила рифмовка не итальянской терцины, а французского восьмистишия (huitain) ABABBCBC; но и та, и другая исходные формы брали начало в одной и той же кипучей среде метрического экспериментаторства романской поэзии высокого средневековья. Восьмистишие обычно употреблялось как строфа более крупных произведений (в том числе французских баллад, русские имитации которых писались в эту пору в довольно большом количестве, — например, целый цикл в «Семи цветах радуги» Брюсова), но иногда и отдельно. На русском языке единственный образец изолированного восьмистишия ABABBCBC дал, как кажется, Вяч. Иванов в разделе «В старофранцузском строе» своих стихов о Розе:

Где Роза дышит, место свято.

С ней странствую не одинок.

У трех путей ждала Геката:

Я свил ей розовый венок.

И Розой мечен — мой клинок

Лучом пронзает мрака детищ,

И парус мчит в морях челнок,

И панцирь блещет из-под вретищ.

Как такое восьмистишие может стать звеном цепных строф, легко представить себе по аналогии со Спенсеровым опытом: ABABBCBC CDCDDEDE EFEFFGFG… Это нелегкая форма, каждая рифма повторяется здесь по четыре раза; и тем не менее она была использована в русской поэзии, притом не в лирике, а в поэме длиной около 40 строф. Это поэма Ю. Верховского «Созвездие» (альманах «Литературная мысль». Пг., 1923. Вып. 2. С. 8–16). Вот ее начало и конец: рифмы конца возвращают читателя к рифмам начала, замыкая круг (ср. выше арию из Вяч. Иванова):

Есть у меня в стране Воспоминанья

Видения, знакомые давно.

Раскрыть ли им простор повествованья?

Иль, скажешь, им забвенье суждено?

И то, что мне душой узнать дано, —

В ночной тиши безмолвия хранимо,

Останется со мной — всегда одно, —

Чтоб люди шли, не