Приходя ко мне в мастерскую, Вася неизменно радовался нашей, быть может, по-богемному неустроенной, но дружной и совсем не мещанской жизни. Восхищался ее причудливым укладом:

Василий с восторгом принимал все, что пишет Белла. Ее рассказ “Много собак и собака” он неизменно включал в список обязательной литературы к своему курсу лекций в Америке.

На титульном листе книги “Гибель Помпеи” (1979) Василий сделал надпись: “Рассказ для Беллы”. Ясно, кто стал прообразом персонажа по имени Арабелла…

Из всех наших друзей-литераторов жизненная позиция Васи Аксенова была для нас самой близкой. Его отношение к существующему режиму менялось с годами: на смену иронически-снисходительному равнодушию приходило удушье от нараставшего давления. Мы знали, какой травле он подвергался и как охотились агенты КГБ за его романом “Ожог”. Белла сказала о нем так:

Апофеоза эта травля достигла во время поездки Аксенова с матерью в Европу. В один из дней их пребывания в Берлине Аксенов получил строгое предписание со стороны органов: ни в коем случае не ехать в Париж на встречу с матерью. Вася хотел порадовать любимую, измученную жизнью маму и выполнил ее желание. Он рассказывал мне, что, когда покупал Евгении Семеновне шубу, продавец вдруг сказал: “Вот какие русские заботливые. Тут и Нуриев для матери шубу покупал”.

В это время между нами были яркие дружеские отношения. И когда Василий пришел в мою мастерскую с идеей создания и издания в России неподцензурного альманаха, мы с Беллой с восторгом поддержали его. Замысел Василия я невольно сравнил с историей о Колумбовом яйце, когда в полемике с испанскими грандами Колумб предложил тем, кто оспаривал его приоритет в открытии Америки, поставить яйцо вертикально на стол. И, когда никто не смог этого сделать, великий мореплаватель сам поставил яйцо, слегка разбив с одного конца.

Альманах “Метрополь” стал поворотным пунктом биографии Аксенова. За ним последовало глупейшее обвинение в связях с ЦРУ, вынужденный отъезд из страны, когда его выпустили читать лекции, а потом лишили гражданства. Но об истории “Метрополя” я рассказал ранее.

Отъезду Васи и Майи предшествовала череда встреч с многочисленными друзьями, приезжавшими на дачу Аксенова в Переделкине. Тогда все прощались всерьез, не надеясь на новые встречи.

Так совпали жизненные обстоятельства, что за два дня до отъезда Василия у Беллы умер отец. Он прошел всю войну, демобилизовался в чине подполковника артиллерии, а потом стал работать на таможне, где занимал довольно крупные должности.

На похороны пришли Вася и Майя и наши грузинские друзья Юра Чачхиани и Резо Амашукели, а также руководители таможенной службы в очень высоких чинах и несколько молодых парней – таможенников, только начинающих службу. Один из них, симпатичный молодой человек, очень сблизился с нами и Васей Аксеновым.

Каково же было наше изумление, когда через два дня мы обнаружили его в числе тех, кто шмонал Аксенова в аэропорту Шереметьево! Я внимательно следил за выражением его лица и видел, что он безумно нервничает. Это было пыткой: он видел, что и Белла, и я внимательно следим за его действиями. Когда, наконец, самолет Васи и Майи взмыл в воздух, мы даже почувствовали какое-то облегчение.

Буквально через несколько дней Василий позвонил нам из Парижа – хотел нас приветствовать звонком из свободного мира. Но когда Белла взяла трубку, я увидел в проеме окна идущего по крыше Митю Бисти. Он встал прямо перед окном и сказал:

– Умер Володя Высоцкий.

Митя жил в одном подъезде с Володей в доме на Малой Грузинской. Белла, ни секунды не раздумывая, повторила эту фразу Васе, пребывавшему в прекрасном настроении – в Париже, радующемуся первому дню свободы. В ответ из трубки раздался чудовищный стон Аксенова.

Василий и Майя покинули нашу страну 20 июля, Володя Высоцкий умер 25-го, а первое письмо Василия датировано 24 сентября 1980 года. Эта переписка длилась шесть лет – с 1980-го по 1986 год – до нашего с Беллой приезда в Штаты, она велась через наших американских друзей, которые благородно старались нам помогать. Письма часто писались урывками, иногда в присутствии знакомцев-“почтальонов”, готовых сразу забрать драгоценные листки с собой.

Я хотел полностью воспроизвести текст нашей переписки на этих страницах, увы, недостаток места не дает мне такой возможности[19]. Но даже по этим трогательным фрагментам, пренебрегая последовательностью ответов, читатель может ощутить душевное дружественное соприкосновение корреспондентов.

24 сентября 1980 г.

Дорогие Белка и Борька!

Все-таки отрыв получается очень скорый и прочный. До нас сейчас (и давно уже) не доходит никаких новостей из Москвы. Последнее, что слышали в Вашингтоне, что наша подружка Шелапутова опять сделала какое-то “плохо сбалансированное” заявление. Правда ли?

Думаю, что вы не получили ни одной нашей открытки из Европы, тем более что в помощь “товарищам” я и адрес слегка перевирал. О нас, кажется, американский голосишко что-то передает (прорвалось ли сквозь глушилку?), о вас же московский голосишко вряд ли что-нибудь передаст, потому его и не слушаем. В Милане очень часто вас вспоминали, шляясь в компании Люли-Милы-Музы и их заграничных мужчин. Между прочим, очень было мило и гостеприимно, а Люли себя показала как настоящий друг. Мы полугалопом по полуевропам шлялись почитай что два месяца, три раза меняли автомобили, перетаскивая из Парижа в Рим бобовое семейство молодежи, потом самих себя в Альпы, потом самих себя в Милан, и потом уже решили посмотреть кино над океаном. Фильм, правда, оказался самый что ни на есть предурацкий.