Глубокоуважаемый дорогой любимый

Александр Исаевич!

Так я начинала письмо к Вам еще в 1973 году.

Я бы не осмелилась снова писать Вам и посылать мои книжки, ежели не полагала, что Вам пригодится привет думающего о Вас сердца.

Я имела счастливый случай спросить Вашу прекрасную жену Наталью: не влияют ли на Вас опасные вздоры. Мне было отвечено – влияют.

Но также было сказано, что Ваше пребывание в доме по ту сторону Москвы-реки, напротив Серебряного Бора, нравится Вам.

Ваше уединение – не одиночество, лишь благоприятные условия для творчества.

Вы – великий художник и не можете этого не знать. Иначе все бы это имело совершенно важное, грандиозное, но меньшее значение.

Только живите и творите – на радость тем, кто понимает, в помощь тем, кто, может быть, не понимает.

19 октября 1998 года

и всегда Ваша Белла Ахмадулина

Это письмо стало дарственной надписью на первом из трех томов ее собрания сочинений, которое она подарила Солженицыну при нашей встрече.

В Москве мы с Беллой часто виделись с Наталией Дмитриевной Солженицыной на разных вернисажах в ГМИИ им. Пушкина и очень тепло общались, иногда вместе с Ириной Александровной Антоновой.

Наталья Дмитриевна всегда представлялась мне мудрой, проницательной и вместе с тем очаровательной женщиной. Ощущая наш интерес к личности Александра Исаевича, она хотела организовать общую встречу и выполнила свое обещание, воспользовавшись моментом, когда Александр Исаевич оказался в Москве.

Это произошло 19 октября 1998 года в доме № 12 по улице Горького, в квартире 169, а проще говоря, на Бахрушинке – в квартале жилых домов, расположенных между Глинищевским и Козихинским переулками. То есть в двух шагах от квартиры моей мамы, где я прожил много лет. Мне было приятно знать, что фонд Александра Исаевича находится в соседнем доме и ему здесь удобно встречать своих гостей и посетителей.

Намного раньше, в 1972 году, именно в этой квартире должно было состояться вручение Нобелевской премии Александру Исаевичу. Он прислал Белле пригласительное письмо с приложением плана, облегчающее поиски этой квартиры. Солженицына не выпускали из страны, и Нобелевская академия готова была изменить своей традиции и прислать своего постоянного секретаря господина Гирова для вручения нобелевских знаков. По различным причинам эта церемония в России не состоялась. Ниже я привожу тест приглашения:

Изабелла Ахатовна!

Приглашаю Вас присутствовать

на Нобелевской церемонии

9 апреля 1972 г.

Начало в 12 часов дня.

Сбор гостей с 11.30 до 11.50

(ул. Горького, 12, кв. 169)

А. Солженицын

2.4.72

Милая Белла!

Шведская Академия приглашает своего постоянного секретаря г. Гирова для вручения мне нобелевских знаков. Пользуясь тем, что эта церемония, обычно происходящая в Стокгольме, на этот раз произойдет в Москве, я пригласил на нее самых видных представителей художественной и научной интеллигенции, во всяком случае тех, чье творчество я знаю и могу оценить, из писателей – подлинных, творчески сильных.

Мне было бы приятно видеть на этой церемонии Вас (и не только потому, что сказано выше).

С искренним расположением

А. Солженицын

Квартира, в которой мы оказались, вся была уставлена книжными полками, в одной из комнат сидела секретарша, занятая перепиской А. И. К нему многие обращались за помощью.

Александр Исаевич и Наталья Дмитриевна пригласили нас с Беллой в отдельную комнату, где мы могли спокойно поговорить. Солженицын преподнес Белле большую, шикарно изданную книгу “Бодался теленок с дубом”. Я с волнением следил за тем, как он пишет дарственную надпись. Автограф Александра Исаевича меня удивил. Он написал:

Целую Вашу руку!

А. Солженицын

В свою очередь Белла подарила ему трехтомник своих сочинений.

Солженицын бережно листал страницы.

Я знал, что Александр Исаевич не слишком интересуется изобразительным искусством, но все-таки подарил ему свою монографию “Мастерская на Поварской”. Мне хотелось, чтобы он хотя бы имел представление о том, чем я занимаюсь.

Василий Аксенов, стремительно ворвавшись в литературу в конце 1950-х годов, поразил нас всех. Молодой человек, начавший творить во время стихийной оттепели, нес в себе заряд только что родившегося чувства свободы, с которой никто тогда не умел обращаться.

Но “вершители судеб” хорошо понимали опасность зароненной Аксеновым искры. Учиненный Хрущевым разгон молодой поросли не дал нужного результата, и Хрущев выкрикнул в адрес Аксенова:

– Вы мстите за смерть вашего отца!

На что Вася в своей медлительной манере спокойно ответил:

– Мой отец жив, Никита Сергеевич!

Оторопевший Хрущев метнул злобный взгляд в сторону своих помощников, давших неточную информацию.

В 1970-е годы в литературе все более и более обозначался кризис. Аксенов отреагировал по-писательски точно: опубликовал “Затоваренную бочкотару”. Цензура не могла придраться к повести: в ней не было ничего антисоветского. Но трактовка нашей жизни как совершенно бессмысленного действа, язык, выражающий абсурдистское начало, принесли Аксенову лавры самого чуткого писателя современности. Теперь уже литературоведам предстояло разобраться, кто на чьем языке говорит: Аксенов на языке народа или народ на языке Аксенова.

Белла знала Аксенова лучше, чем кто-либо другой. Она была подругой Майи Кармен, которая впоследствии стала женой Васи. В последние годы жизни Белла часто вспоминала Аксенова, и мне удалось записать на диктофон ее рассказы. Они драгоценны, потому что так точно и достоверно, как Белла, никто не знает об этом времени.

Эти отрывки тонко и ярко рисуют образ Василия, каким и я его помню, – романтического, юного, уже тогда свободомыслящего, по-ремарковски выпивающего и ведущего себя по-богемному свободно.