the Slave

Before the Eternal, “thunder-tongued shall plead

Against the deep damnation of your deed”.

Роберт Саути (1774–1843)

Суд Божий над епископом

Были и лето и осень дождливы;

Были потоплены пажити, нивы;

Хлеб на полях не созрел и пропал;

Сделался голод; народ умирал.

Но у епископа милостью Неба

Полны амбары огромные хлеба;

Жито сберег прошлогоднее он:

Был осторожен епископ Гаттон.

Рвутся толпой и голодный и нищий

В двери епископа, требуя пищи;

Скуп и жесток был епископ Гаттон:

Общей бедою не тронулся он.

Слушать их вопли ему надоело;

Вот он решился на страшное дело:

Бедных из ближних и дальних сторон,

Слышно, скликает епископ Гаттон.

«Дожили мы до нежданного чуда:

Вынул епископ добро из-под спуда;

Бедных к себе на пирушку зовет», —

Так говорил изумленный народ.

К сроку собралися званые гости,

Бледные, чахлые, кожа да кости;

Старый, огромный сарай отворён:

В нем угостит их епископ Гаттон.

Вот уж столпились под кровлей сарая

Все пришлецы из окружного края…

Как же их принял епископ Гаттон?

Был им сарай и с гостями сожжен.

Глядя епископ на пепел пожарный

Думает: «Будут мне все благодарны;

Разом избавил я шуткой моей

Край наш голодный от жадных мышей».

В замок епископ к себе возвратился,

Ужинать сел, пировал, веселился,

Спал, как невинный, и снов не видал…

Правда! но боле с тех пор он не спал.

Утром он входит в покой, где висели

Предков портреты, и видит, что съели

Мыши его живописный портрет,

Так, что холстины и признака нет.

Он обомлел; он от страха чуть дышит…

Вдруг он чудесную ведомость слышит:

«Наша округа мышами полна,

В житницах съеден весь хлеб до зерна».

Вот и другое в ушах загремело:

«Бог на тебя за вчерашнее дело!

Крепкий твой замок, епископ Гаттон,

Мыши со всех осаждают сторон».

Ход был до Рейна от замка подземный;

В страхе епископ дорогою темной

К берегу выйти из замка спешит:

«В Реинской башне спасусь» (говорит).

Башня из рейнских вод подымалась;

Издали острым утесом казалась,

Грозно из пены торчащим, она;

Стены кругом ограждала волна.

В легкую лодку епископ садится;

К башне причалил, дверь запер и мчится

Вверх по гранитным крутым ступеням;

В страхе один затворился он там.

Стены из стали казалися слиты,

Были решетками окна забиты,

Ставни чугунные, каменный свод,

Дверью железною запертый вход.

Узник не знает, куда приютиться;

На пол, зажмурив глаза, он ложится…

Вдруг он испуган стенаньем глухим:

Вспыхнули ярко два глаза над ним.

Смотрит он… кошка сидит и мяучит;

Голос тот грешника давит и мучит;

Мечется кошка; невесело ей:

Чует она приближенье мышей.

Пал на колени епископ и криком

Бога зовет в исступлении диком.

Воет преступник… а мыши плывут…

Ближе и ближе… доплыли… ползут.

Вот уж ему в расстоянии близком

Слышно, как лезут с роптаньем и писком;

Слышно, как стену их лапки скребут;

Слышно, как камень их зубы грызут.

Вдруг ворвались неизбежные звери;

Сыплются градом сквозь окна, сквозь двери,‎

Спереди, сзади, с боков, с высоты…

Что тут, епископ, почувствовал ты?

Зубы об камни они навострили,

Грешнику в кости их жадно впустили,

Весь по суставам раздернут был он…

Так был наказан епископ Гаттон.

Перевод В. Жуковского

Король Шарлемань

Фаворитка отнюдь не была молода,

Но всегда Шарлеманю желанна:

Над Агатой, казалось, не властны года,

Для монарха она оставалась всегда

Полнокровна, юна и румяна.

Коль случалось расстаться — король тосковал,

Взор мечтой лишь о ней затуманя;

Он цепочку ее на камзол надевал, —

Страсть кипела, как в море бушующий вал,

В ослепленном уме Шарлеманя.

И блистательный граф, и старик часовой

И лакей, и придворный повеса,

И епископ, седою склонясь головой

Все молились, чтоб в угол какой-нибудь свой

Поскорей убиралась метресса.

Приключился недуг; под надзором врачей

В долгих муках она умирала;

Но не полнился скорбью рассудок ничей

Пред усопшей, лежащей в мерцанье свечей,

При печальном звучанье хорала.

Но король приказал: никаких похорон!

И, тревогу двора приумножа,

Он оставил дела, и державу, и трон,

Проводил дни и ночи в отчаяньи он,

Восседая у скорбного ложа.

Что ж он, до смерти так и пребудет при ней?

В королевстве пошли беспорядки,

То, глядишь, лангобарды седлают коней,

То арабские рати грозят с Пириней,

Но ему — не до воинской схватки.

Удалиться никто не спешил от двора.

Все тревожней следили, все зорче;

И решили священники и доктора:

Стал король — как ни жаль, но признаться пора —

Чародейскою жертвою порчи.

И епископ дождался, что выйдет король,

И ко гробу прокрался несмело,

Помолился, вступая в опасную роль, —

Хоть на все и решился задолго дотоль:

Приступил к изучению тела.

Был великой боязнью старик обуян,

Но едва ли не с первой попытки

Отыскать учиняющий зло талисман —

Он кольцо, испещренное вязью письмян

Обнаружил во рту фаворитки.

Восвояси прелат удалиться успел.