увязаться и дорогу отметить. Тропу я сбил, конечно, а его отряд в болото завёл. Тогда он местным пообещал, что денег даст, если прорубят они торную дорогу до самого моего дома. На деньги охотников нашлось много, все сразу забыли сколько помогал я им, дорогу хоть и не быстро, но справили. Напоследок им женщина, что лечить ко мне ребёнка принесла, помогла. Бечеву к дубу у дома привязала и как вышла к строителям конец её отдала, а мне то и в голову не пришло, проверить двор после её ухода. Хорошо ворон предупредил, что местные близко подошли, ушёл я до того как охранники графа подоспели. Собак несколько раз по следу пускали, пришлось их в топь уводить. Потом дом сожгли, а тех местных, которые не участвовали в строительстве дороги и отказывались меня искать, перед этим в него затолкали. Думали, выйду я их спасать. Я не вышел, помог им побыстрее с жизнью распрощаться, задохнувшись в угаре, после чего проклял это место и ушёл сюда.

– Скажи, с чего граф на тебя так взъелся. Вот не поверю, что без причины. Что-то было…

– Было, конечно, – старик неприязненно хмыкнул. – Амина, девчушка местная, ко мне ходила, по хозяйству что-то помочь, а я в травах её учил разбираться, она сирота была, жила у дяди на мельнице, он не особо её опекал, но и не притеснял. Куском хлеба не попрекал и из дома не гнал. Так вот, влюбилась она в графского ловчего, и тому она глянулась, посватался он за неё, мельник с удовольствием согласие дал, повенчались они, и вроде всё хорошо должно было быть у них, только граф её на первую ночь к себе затребовал, и молодой муж её к нему привёл. А Амина девушка гордая была очень, сначала графа просила её не трогать, а когда не помогло это, оглушила его канделябром и сбежала. Сбежала, как ты понимаешь, ко мне. Я приютил, потом отвернул собак, что по её следам пустили, и отвёл подальше. И вроде забылась эта история, посчитали все, что в болотах сгинула, только повадился ко мне тот ловчий ходить, вроде как по надобности какой-нибудь, а сам всё о любви своей к ней вещал, и что найти её надеется, и что защитил бы, коли нашёл. Ну и купилась Амина на эти разговоры, – тяжело вздохнув, старик отвернулся.

Потом после некоторого молчания продолжил:

– И ведь говорил ей, говорил, что врёт шельмец, запрещал выходить к нему, запирал даже. Но любовь штука коварная, не доглядел как-то, и сбежала она к нему. Я над зельем поворожил, гляжу, а он к графу её снова повёл. Не поленился я, сходил к графу и попросил не трогать её, а продать мне за очень большой бриллиант. Глаза у графа разгорелись, как он камень увидел, взял его, но сказал, что проверить желает и просит сутки времени, чтобы ювелиру суметь показать. И на следующий день он мне либо камень вернёт, либо девушку отдаст. Ругаться мне с ним было не резон, и я дал ему это время, но предупредил, чтобы девчушку не вздумал трогать, если камень хочет себе оставить. Граф пообещал, но обещание не сдержал и поизмывался над ней вволю, правда сам насиловать не стал, а приказал раздетую и связанную на дворе выставить, где все желающие могли и насиловать, и бить, а потом велел мужу её едва живую ко мне на верёвке привести, мол, он её не трогал, как я и просил, а что дворовые его с ней творили, он за них не ответчик. А если я претензии ему осмелюсь высказать, разбираться со мной инквизиция будет. Я тогда разозлился сильно и велел ловчему передать графу, что коли дворовых своих он приструнить не в силах, то теперь и мужскому достоинству своему указчиком не будет. Сила она или во всём или ни в чём. И что он тоже, раз жену на поругание отдал, ни род свой не продолжит, ни удовольствие никакое не поимеет. После чего выпроводил его и закрыл дорогу ко мне заклятием. Амину тогда у себя оставил, вылечил, но лишь тело, душу вылечить не сумел, умом она тронулась… и от пережитого позора, и от того, что предал её тот, кому доверилась. Ходила как тень и тихо скулила, как собака от боли. А потом, выбрала время, когда в лес по делам ушёл, и на крыльце повесилась.

– Я так понимаю, ты до сих пор себя в её смерти винишь? – вглядываясь в глаза старца, спросила Миранда.

– Права ты, – кивнул он, – никак не могу смириться с тем, что не доглядел. Ведь мог в самом начале заклятье на неё наложить и пусть бы жила со мной и горя не знала. А так сгубила душу девчонка ни за что, ни про что.

– У каждого свой путь. А ты всё пытаешься провидение Творца своим заменить, что со мной, что с ней. Не тебе с ним тягаться, не тебе. Насильно осчастливить невозможно.

– Ты что, десять лет при Вальде плохо жила и готова от них отказаться, коли бы могла?

Миранда помолчала некоторое время, размышляя, потом решительно выдохнула:

– Те годы были действительно счастьем и никакая плата за них не будет большой, однако твои слова, что не по доброй воле Вальд со мной жил обесценивают для меня то время, сильно обесценивают.

– Не передёргивай, – покачал он головой. – Я не говорил, что против его воли к тебе его привязал. Я лишь породил в нём резонансную с твоей волну, и он не смог отказаться от счастья испытывать этот резонанс всё то время, что было ему отведено здесь.

– Скажи, оно сократилось из-за меня?

– Это сложный вопрос. Время здесь зависит от уровня совершенствования. Дошёл до максимума, уйдёшь без проблем, если ничего тут не держит. Не дошёл, значит продлеваешь своё здесь пребывание, если более сильный индивид, конечно, не вмешается. Скажи честно, ты шла ко мне в надежде, что убью? Ведь не могла уровень не видеть…

– Надоело здесь всё, отвратное место… – Миранда брезгливо скривилась, – хотела хоть чем-то его улучшить и сдохнуть наконец… хотя если до конца честной быть, то прям увидела путь к тебе и поняла, что это моя дорога… Такое радостное возбуждение охватило, подумала, что наконец поняла, зачем я Творцу понадобилась: тебя обуздать. А оказалось всё гораздо сложнее… Сейчас в мыслях такой раздрай, что ты и представить не можешь.

– Это место зависит от населяющих его индивидуумов, в твоей власти своей вибрацией