— Их так воспитали, Джаго. Как и несколько поколений их предшественников. Мои родители принадлежали к тем людям, которые платят другим за управление их состоянием, ведение их хозяйства и воспитание их детей, а сами занимаются более важными и интересными делами.

Что может быть важнее, чем пожалеть ребенка, когда он разбил коленку, подумал Джаго. Он вдруг вспомнил о том, как его собственная мать целовала его ссадины, когда он в детстве упал с велосипеда. Как она, улыбаясь, приговаривала: «До свадьбы заживет…»

Прогнав непрошеные воспоминания, он произнес:

— Это крайняя степень эгоизма, но, по крайней мере, они не притворялись.

— Притворство потребовало бы усилий. — Она немного помолчала и спросила: — Твои родители делали это, Джаго? Они притворялись?

Ее вопрос задел его за живое. Он ни с кем не говорил о своей семье. Эта часть его жизни была наглухо заперта в его памяти.

Пока аромат розмарина не пробудил воспоминание о мальчике, упавшем с велосипеда…

Ложь, ложь, ложь…

— Джаго?

Она произнесла его имя так мягко, но даже оно было ложью. Вдруг он почувствовал, что эта женщина, вместе с которой он оказался отрезан от остального мира, имела право знать его настоящее имя.

— Меня зовут Ник.

— Ник…

Его уже давно никто так не называл. Ее мягкий голос, произнесший его имя, затронул что-то у него внутри, и он вдруг услышал свой собственный:

— Мой отец был политиком. Членом правительства. Это случилось в мой последний год обучения в университете. Однажды в мою дверь постучал журналист и спросил, известно ли мне о том, что у моего отца уже давно роман с сотрудницей из его лондонского офиса. Что у меня есть четырнадцатилетняя сестра…

Он прервался. Ему было тяжело об этом говорить.

— О Ник…. — Взяв его за руку, Миранда снова произнесла его имя, и боль вернулась. Ему не следовало ей говорить. Последние пятнадцать лет его никто так не называл, и звук этого имени пробуждал в нем чувства, похороненные так глубоко, что он забыл, какую боль они причиняли. Каким одиноким он себя чувствовал. Каким потерянным.

— Именно тогда я понял, что все эти рассказы о «счастливых семьях» — не больше чем яркая витрина.

Миранда не ответила, просто теснее прижалась к нему. Этого было достаточно.

— Должно быть, в свое время это была нашумевшая история, — сказала она через некоторое время, — но я не помню имени.

— И неудивительно. Пятнадцать лет назад ты еще училась в школе.

— Да, но громкий политический скандал невозможно пропустить.

Это точно. Его отец был образцом примерного семьянина. Новость о его романе на стороне не только настроила против него общественность, но и сделала его объектом насмешек сатириков. — Ты права. Именно поэтому я больше не пользуюсь его именем. Мой отец был уважаемым человеком, и ему за преданное служение стране и своей партии даже пожаловали титул пэра. Или, может, почетный титул был наградой моей матери за все эти годы притворства, когда она играла перед всеми роль образцовой жены. Было очевидно, что она знала о романе отца и о ребенке, но слишком привыкла к жизни в роскоши, чтобы добровольно от нее отказаться. Она закрывала на все глаза и поддерживала отца. Она проводила выходные в загородном доме премьер-министра, устраивала благотворительные приемы, ездила за границу, — в общем, наслаждалась всеми преимуществами своего высокого положения.

— А что они говорили тебе?

Джаго покачал головой.

— Я отправился домой, ожидая застать плачущую мать и пристыженного отца, пакующего чемоданы. — Только благодаря присутствию полицейских ему удалось прорваться сквозь толпу журналистов, собравшуюся у ворот их особняка. — Но, войдя в дом, я обнаружил, что ничего не изменилось. Родители подумали, что я приехал поддержать их. Они попросили меня выйти вместе с ними на улицу, чтобы позировать для семейного фото. Когда я отказался, мать пришла в ярость. Она сказала, что я всем обязан своему отцу и мой долг поддержать его. Что страна нуждается в нем.

Он до сих пор видел, как они, улыбаясь и держась за руки, направлялись к воротам, где их ждали репортеры. Помнил снимок, появившийся на следующий день на первой полосе всех газет. Чувствовал аромат розмарина, витавший в воздухе, когда репортеры щелкали фотокамерами в надежде поймать боль и разочарование, прячущиеся за натянутыми улыбками.

— Но больше всего меня возмущало то, что к любовнице отца относились как к парии. Ей пришлось оставить работу, спрятаться и подать в суд на журналистов, чтобы защитить свою дочь. Отказаться от привычной жизни и начать все заново.

— И ты нисколько ее не винишь? Она не невинная овечка, Ник. Кто-то передал информацию прессе. Возможно, она таким образом хотела заставить твоего отца на ней жениться.

— Если так, то она полная дура, — сказал Джаго.

— Она не устраивала публичных скандалов? Даже после всего этого?

— Нет. Все вели себя безупречно, держали рот на замке. Отец еще до конца года вернулся в правительство.

— Похоже, она его любила.

— Тогда она дважды дура.

— Думаю, да. — Тихий вздох Миранды выдал ее. Она подумала о себе? — Может, она сделала это не ради себя, а ради своей дочери. — Она нервно сглотнула, словно понимая, что касается опасной темы. — Возможно, ее дочь хотела иметь то, что было у тебя, — добавила она, не дождавшись его ответа. — Хотела, чтобы отец публично признал ее. На ее месте…

— На ее месте что? — спросил Джаго, когда она запнулась.

— На ее месте я бы это сделала, — призналась она.

— Воткнула бы палку в осиное гнездо, — сказал он, понимая, что, возможно, она была права. — Бедная девочка.

— Она женщина, Джаго. Примерно моего возраста. Твоя сестра. И ты ошибаешься насчет того, что твои родители ничего не потеряли, — поспешно добавила она, пока он не успел сказать, что у него нет сестры. Что эта женщина ничего для него не значит. — Они потеряли тебя.

— Людей, которых я считал своими родителями, не существовало. Вся их жизнь была сплошным притворством.

— Неужели вся? Даже когда они навещали тебя в школе?

— Они делали то, чего от них ожидали, Миранда. Ходили в церковь во время отцовской избирательной компании. И все ради фото в прессе. Сплошное лицемерие. Это ничего не значило.

Миранда глубоко вдохнула, словно хотела что-то сказать, но передумала.

— И после этого ты сменил имя?

— Я взял имя своего деда. Точнее, его часть. Он был эмигрантом из восточной Европы. Отправился на запад в поисках лучшей жизни. В первом порту его сняли с корабля и сказали, что он находится в Америке. У нас с ним много общего.

— Ты не думаешь…

— Нет, — резко ответил Джаго. Это было последнее, о чем ему хотелось думать. — Я не поддерживаю с ними отношений. — А как насчет тебя? Ты видишься со своими родителями? Они выкроили время, чтобы прийти на крестины внучки?