телевизора, показывали с середины “Титаник”. Ди Каприо примерял фрак для вечеринки. До рокового столкновения с айсбергом оставалось минут сорок.

С креслом не повезло. Я дёргал рычажок, а спинка не откидывалась. Но зато возле окна. От появления соседа в косухе, кожаных штанах на шнуровке, в казаках на душе сперва потеплело. Подумалось – байкер, рокер. Будет о чём поговорить. А в профиль – кислое лицо барыги с барабашовского рынка. Выдохнул сивухой, потянулся. Как из щелей холодом, дохнуло недельными носками. На выползшем из рукава левом запястье обнаружились сразу три пары золотых часов. На поясе “жлобник”. Вытащил из пакета початую бутылку ликёра, липкого, медленного, как сироп, чвакнул пробкой – кустарной, с открывалкой для пива сверху. Я подумал, что ещё намаюсь с этим кожаным, как диван, соседом.

В наушниках голосили контртенора. Учительница по вокалу Бэла Шамильевна напутствовала: “Дружочек, не баси! Слушай высокую форманту, не заваливай звук в грудь, держи всё в голове”. И я для профилактики слушал эти фальцетные наилегчайшие…

“Кожаный” сказал в разбитной манере слесаря-васька:

– Как ты это зю-зю-зю писклявое выдерживаешь – не догоняю! Я прям не могу, когда бабьё воет! – кивнул на плеер.

– Так это и не бабы, – я сдержанно улыбнулся началу разговора. – Сопранисты, альтино. Ну, типа Пенкина.

– Пидарасы, что ль?!

Помощник капитана проворонил айсберг, “Титаник” заливала вода, стелился запах остывших харчей – котлет, колбас, гнилых яиц вкрутую. За окном дорога трепетала на ветру, как шарф Айседоры. Автобус мерно раскачивало. Тоска нахлынула, точно морская болезнь. Ранним утром, когда проезжали Киев, едва справился с желанием схватить сумку, рюкзак и на вокзал – обратно, в Харьков! Но усидел, остался.

Вместе с вонью (зря не послушали водилу, зря) текли пустые разговоры: кто с какой визой едет, сколько везёт алкоголя и сигарет. Когда прозналось, что я ничем акцизным не запасся, чернявая баба в трениках нахально всучила мне блок “мальборо” и водочную поллитруху.

В Житомире всех ожидало оплаченное комбо в придорожном кафе и местные цыганки. Как ни божился потом водила, что двери закрывал, автобусные недосчитались кое-какого добришка. Я же не поленился, взял с собой “тошибу” от греха. Шептались после, что у водилы, наверное, своя договорённость с цыганами – открывать двери…

В телевизорах закончились “Джентльмены удачи”. Но бойче и настырней звучал говорок бывалого:

– Год назад через Польшу… Ночь… Чувствую – автобус остановился!.. Начинает гулять фонарик… И вдруг включается на всю катушку такой блатнячок из магнитофона, шансон, понимаете, и наглый голос объявляет: “Доброй ночи, пани и панове! Вас приветствует одесский рэкет!..”

– И шо?! – с ближних кресел. – И шо?!

– Перегородили дорогу пять машин – три спереди, две сзади. Стоят с ружьями.

– И шо?!

– Ничего! Содрали с каждого по сто марок!

– И отдали?

– Одна бабка заныла: “Ой, сынки, у меня ничего нет!”, а они такие: “Бабка, не гони, мы тебя щас в лес выведем и там…”

– А она шо?!

– Отдала…

Пошептались – явно водила подставил свой автобус.

Прямо за мной сорокалетний чудик – в очках, с усами, полуседой бородёнкой – мозолил позолоченные уши своей соседки, похожей на ожиревшую Клеопатру:

– Лишили людей достоинства… Самоуважения… Нормальной зарплаты… У меня знаете какая была зарплата в НИИ?..

Хотелось перевалиться через кресло, цапнуть его за вельветовые лацканы: “Заткнись, сука! Заткнись!..”

А он всё нудил:

– Украина – это же театр абсурда! Город Глупов! Главное – культура… Без культуры нет и не может быть нормального общества…

Ночью чудик выходил вместе со всеми на обочину. Пока справлял малую нужду, влез ногами в чью-то большую. Принёс обратно на подошвах.

– Блять, как муха на лапках притащил! – возмущался бывший мент Гриша. – Вот же додик!

Гришу в Харькове погнали с должности следака за излишнюю суровость – переусердствовал. Шея у него бычья. Глаза маленькие и хитрые. Мастер спорта по гиревому, борец. Он уезжал в Германию на постоянку и вёз семью – красивую тихую жену, двух мелких дочек.

– Чем планируешь заниматься? – я спросил.

– В мусарню, куда ж ещё? – он ухмыльнулся.

– Так язык нужен. Без него не возьмут.

– Им же хуже. Пойду в бандиты.

Ехал акробат. По контракту в мюнхенский “дю Солей”. Невысокий, коренастый, с раскачанными, как у культуриста, бицепсами.

– Серёга, а трудно сальто двойное делать?

– Вообще не трудно, – он отвечал. – Не гляди, что я разожрался, это минус по эстетике. Для трюков вес мне без разницы, приеду – похудею. А сальто реально хуйня. Мастерство – это под столом сальто крутить с кортов!

– Сможешь?

– А то!

Потом спрашивали меня:

– А тебе нахер твоя опера сдалась? – Шутили: – Шёл бы в эстраду. Вон Киркоров поёт – и ничего…

За час до украинской таможни водила (сменивший вдруг лицо и голос – да просто сменщик) равнодушно предупредил:

– Скоро погранцы, ну, сами понимаете… Мне вообще-то по цимбалам. Ваше время, решайте сами, ждём в общей очереди или все по десять марок…

“Кожаный” хоть и лыка не вязал с Житомира, подхватил на весь салон пьяно и плачуще:

– Надо, надо скидываться! Или простоим полдня! – но сам деньги зажал.

Остальные (и я с ними) скинулись по “пап-карле” с носа.

Коллективная мзда не помогла. Автобус выстоял четыре часа. Мы с вещами поплелись через таможенный терминал – продуваемый ангар с длинными столами, кабинками.

Задастая таможенница копошилась в вещах, словно в кишках. Так грифы умело и неспешно обихаживают падаль. Мою чёрную сумку даже не открыла, у чудика подняла со дна гигантский шмат сала – килограмм на пять. Оказывается, у него была третья ходка через границу и немецкий вид на жительство. Вот тебе и чудик!

– Это что же у вас в Дойчланде, – спросила высокомерно и насмешливо, – сала немецкого не хватает?

– Вот представьте себе, такого замечательного, как на нашей с вами родине, нет! – произнёс тот холопским тоном.

Циркач, бросая на стол огромный свой чемодан, не к месту ляпнул:

– Да что вы у меня найти рассчитываете?! Золото-наркотики? – и поплатился.

Таможенница, хоть и стояла спиной, будто улыбнулась всем своим служебным задом – “Вот теперь до костей посмотрю!” – и так его перерыла, что он четверть часа ошарашенно запаковывал погром – трико в блёстках, какой-то реквизит, – а после в закрытой кабинке ещё предъявлял на досмотр марки.

Зато “кожаного” никто и не смотрел, он спокойно блевал в обочину за терминалом. Паспорт у алкаша оказался немецкий – господский.

– Ты чего такой весёлый? – спросила хмуро таможенница мента Гришу.

– А на пэ-эм-жэ еду!

Надменные поляки в вещах не копались, поинтересовались разве про алкоголь, сигареты и, поверив всем на слово,