шлёпнули свои транзитные печати.

И будто закрылась невидимая дверь, повернулся ключ. Началась чужбина. Бабы в автобусе недовольно пыхтели, что водила на самом деле ничего не передавал таможенникам, а присвоил деньги себе. Скорее всего, так и было. Я меланхолично тупил в окошко, и невыразимая мысль-пиявка тянула кровь из души. Куда еду? Зачем? Устроил себе ссылку на три месяца.

Хоть и знал, почему поехал, – не просто так же сидел с Владом, Пашкой и Максом на прокуренной кухне. Ещё было лето. Влад степенно рассуждал:

– Тут все варианты предсказуемы. Разве жениться осталось и нищеты наплодить. Ну закончишь ты свою режиссуру, а дальше что? Там какой-никакой шанс для новой жизни. Не понравится – вернёшься. Ничего же не теряешь.

– Да лажа какая-то, – я заранее огорчался. – Что я успею за три месяца? Только деньги просрать.

– Главное, немку хоть одну, а выеби. Лучше двух! И одновременно! – улыбался Пашка. – Расскажешь потом, как они…

– Расскажу, – я тоже улыбался.

– По слухам, страшные они, как моя босая жизнь, – говорил Макс.

А жил он в коммуналке в одной комнате с алкоголиком отцом и парализованной бабкой и знал про “босую жизнь” всё.

Опостылели контртенора и не читалась книга – взял по приколу “Щит и меч”, чтобы чувствовать себя разведчиком. В телевизоре мелькал киношный Ганновер, Янковский – Мюнхгаузен, Броневой – бургомистр. Я заставил себя улыбнуться – ну надо же, скоро воочию увижу город-оригинал. Поселюсь у Кофманов. Потом, глядишь, присмотрю и какую-нибудь временную Марту – чем чёрт не шутит.

Мент нашёптывал циркачу:

– А он мне такой: “Ой, Гриша, ты ж меня убьёшь!” И как заплачет, прикинь?! Я ему чисто символически сделал бумц! – шлёпнул кулаком в ладонь. – А у него сосуд какой-то в черепе лопнул…

В Польше дорога пошла мягче. Вместо зимы накрапывала осень. Мелькали поля. Вроде чёрные, голые, да по-иному убранные – не наши, с пробором не в ту сторону, поля. Чудные скирды сена, как пивные бочки. Коровы хоть рыжие, но как-то по-другому рыжие. Мы ехали сквозь табакерочные города. Топорщила кресты чужая метафизика – костёлы. Неоновой латиницей горели вывески. Неслись навстречу заляпанные грязью немецкие фуры. От ощущения потусторонности и загробности захватывало дух.

Польский обед на заправке был платным. Я обменял ещё десять марок на звонкие злотые. Отметил заграницу пивом. Вечером обещали Краков – все почему-то хотели поглядеть на замок. Но проспали аж до немецкой таможни во Франкфурте-на-смертном-Одре. Немецкие погранцы, как особи, показались мне крупнее, нюхастей своих польских коллег. Пристрастные, они ссадили и отправили обратно в Польшу бойкую тётку в трениках – намудрила и с визой, и с контрабандой. Остальные проехали.

У чудика ожил припрятанный мобильник, потом у “кожаного”. И ещё где-то по салону проснулись немецкие телефоны. Я растормошил соседа, договорился на карла, что, как будем подъезжать к Ганноверу, сделаю звонок с его мобилы.

В Ганновере намечалась единственная остановка – персонально для меня; остальные катили дальше. Автобус съехал с трассы на какой-то промышленный пустырь. Виднелись жилые дома – спальный район, панельки. Я достал бумажку, где был записан номер Эрика. Почти с трепетом взял непривычно маленький, напоминающий игрушку “сименс”:

– И как тут набирать ваши номера? Действительно с нуля начинаются?

Трубка отозвалась испуганно и нервно:

– Халё?! Халё?!.

– Дядя Эрик?! – я радостно прокричал. – Это я!

– Халё?! Кто это?!

Никто не был виноват. Ну что поделать, если родители всегда жили в своём выдуманном мире, слышали не то, что им говорят, а что хочется. Им везде чудилась круглосуточная дружба, а это были просто посиделки раз в полгода да песни под гитару.

– Приехал? – ликуя прокричал Эрик. – Ну, молодец! Как обустроишься, заходи! Пока! – и трубка замолчала.

Как родного, блять!

– И? – спросил “кожаный”, довольный, что разговор оказался таким скоропостижным. – Всё?

Я набрал наудачу друга Лёху. Сразу дозвонился.

Друг расторопно спросил:

– Ты где?

– Да хуй его знает, – отвечал я гибельно и весело. – В Ганновере. В какой-то жопе на окраине. А ты где?

– В Касселе. Но буду у тебя часа через четыре.

– А это не напряжно? – спросил я дрогнувшим голосом. – Я тебе, если чё, верну за билет.

– Пф-ф!.. Брат, не гони! С чьей трубы звонишь?

– Взял у соседа по автобусу.

– Короче, давай, чтоб не разминуться, пиздуй до главного вокзала и жди там. Перед центральным входом, где-нибудь на площади. Там всегда что-то есть, памятник или фонтан.

Так сказал мне друг Лёха. Которого я не видел четыре года.

Я вернул “кожаному” его мобильник, спросил у водилы (или его сменщика), подкинут ли меня к центральному вокзалу.

– В принципе, не по маршруту, – сказал водила, пряча очередного карла: – Но так и быть, до центра, а там уже сам разберёшься…

Город если и отличался от знакомого с детства Ивано-Франковска, то в худшую сторону – ещё меньше старины. Да и откуда взять её, старину? Нашлёпать разве поверх послевоенных развалин бетонные новоделы. Такой был центр Ганновера, только украшенный к Рождеству огоньками, теремками с фастфудом. Киношный Ганновер Мюнхгаузена выглядел куда барочней.

Я взял в ларьке сосиску и картонный стакан глинтвейна. Жуя, глядел по сторонам, высматривал консерваторию – в Харькове она находилась в самом что ни на есть историческом центре, рядом с памятником героям Революции и ломбардом.

Но прежде консерватории увидел витрину оружейного магазина. Дома я часто посещал такие, но мало что мог себе позволить. Не из-за денег. Для нормального ножа нужен был охотбилет. Особенно мне нравился Buck General – нож костюмированного маньяка из фильма “Крик”. Пока его не купили, я частенько проведывал тот бак. Хоть и много потом их было у меня, ножей, я до сих пор не знаю железяки красивей Buck General. Помню, продавец говорил, поглаживая чёрную эбонитовую рукоять, длинный сверкающий клинок:

– Им же гвозди настрогать можно…

И вот он лежал передо мной на другой витрине в городе Ганновер – Buck General. Точно такой же, как тот, харьковский. Я на тарабарском инглише спросил у продавца, нужно ли разрешение на него и, шалея от радости, услышал: ничего не нужно! Отвернувшись к стене, распорол на брюхе тайный шов, вытащил две сотки.

Со мной, должно быть, случился приступ эйфории, умственный обморок, когда я положил свежекупленный нож в рюкзак. Пожалуй, никогда я больше не бывал так счастлив покупке ножа, как в тот мой первый день в Германии…

Как и предсказывал Лёха, у здания вокзала действительно находился памятник. Конный король Эрнст Август – гусар, покрытый облезлой бронзовой зеленцой. Там я ждал, иногда заходил погреться и выпить кофе.

А потом нагрянул