— Я в ту пору был на двухмесячной стажировке в Москве, ничего не знал, — с угрюмой виноватостью сказал Корнеич.

— Ага. А я в больнице, в состоянии вареного червя, — продолжал Кинтель. — Если бы Санин отец работал все еще в университете, может быть, всё бы спустили на тормозах. Но он тогда уже преподавал историю в школе…

— Да, я слышал, что у Александра Михайловича были неприятности, — отозвался Каховский. — Кажется, выступил против коллег-взяточников…

— Выступил… — с длинным вздохом выговорил Кинтель. Поморщился, потрогал затылок (давняя привычка). — Что папа, что сын — одна кровь… Папа оказался в школе, Саня в морфлоте. Причем, почему-то без всяких льгот, положенных людям с высшим образованием. Видать, кто-то специально варил эту кашу в отместку ему… Он, конечно, протестовал, писал рапорты, да толку-то…

— Что за сволочизм… — заметил каперанг Соломин.

— Ну да. А пока суть да дело, пока рапорты разбирали, попал Санечка в учебные казармы на острове Контрольном, на Дальнем Востоке. Ну и хлебнул там. Никакой морской романтики, только мордобой да объедки на обед… Вы уж простите, Дмитрий Олегович, но он так рассказывал…

— Чего прощать, дело известное, — глядя за окно, сказал Каперанг.

— …А однажды является туда какая-то комиссия. Начинают агитировать новобранцев податься из "корабельных кадров" в морскую пехоту. Видать, у морпехов был недобор. Мол, и служба — сплошные приключения, и боевое братство там… Выстроили шеренгу, спрашивают: есть добровольцы? Салазкин наш со многими другими — шаг вперед. Вербовщики эти сперва прошли мимо, даже не глянули. Потому как щуплый и лицо профессорского мальчика… Однако один офицер вдруг вернулся, присмотрелся и говорит: "И вот этого еще, с зелеными глазами"… Так Саня рассказывал… И говорил, что потом, в учебке морского спецназа было не в пример интереснее и легче. Ну, не в смысле нагрузки легче, а по настроению… А через полгода вдруг набирают группу из самых отличившихся и говорят: "Значит, вот что, ребята, поедете в Чечню…" Ребята" на это дело без восторга. Мол, как же так? Даже в прошлые времена раньше, чем после года службы, туда не посылали, а теперь вообще срочников не отправляют. "И, — говорят, — мы кто, омоновцы, что ли?" А начальство в ответ: "Ситуация там в одном месте особая, приходится делать исключение…" В общем, не поспоришь… Переодели ребят из черной формы в камуфляж, самолетом доставили в Грозный, оттуда на машине в какую-то заросшую местность — и сразу задача: по этой вот тропе пойдет группа боевиков, пленных не брать… Только никаких боевиков они не успели увидеть. Вдруг минометный обстрел, Саню шарахнуло так, что больше ничего и не помнил. Очнулся уже в плену…

— Господи Боже ты мой… — тихо сказала Татьяна. Она, слушала, стоя в дверях. Конечно, она все это знала раньше, но сейчас все равно страдала. И думала, наверно, не только о Сане, но и о Ромке.

— Три месяца провел в яме, — продолжал Кинтель. — Те, кто его там держал, думали сперва, что контрактник, они контрактников ненавидят пуще всех на свете… Потом поняли, что срочник, из ямы вытащили. Еще три месяца вкалывал он, как раб, у какого-то хозяина. Конечно, пытался бежать, не получилось… Потом какая-то масштабная зачистка там, освободили. Он еле живой был, сразу в госпиталь. Сперва в местный, потом сюда, поближе к дому… И больше никакой, конечно, армии… На той неделе пошел опять в университет, качать права, заполнил так называемый протестный лист, а в ректорате говорят: "Александр Александрович, зачем эти формальности? Мы зачислим вас обратно в аспирантуру просто по заявлению…

— Странный либерализм, — хмыкнул Корнеич.

— Ничего не странный, — с удовольствием объяснил Кинтель. — Оказалось, там заместитель ректора по всем этим вопросам теперь Сергеевна Мотовилина. Анечка Вырви-Зуб из экипажа "Тремолино" середины восьмидесятых. Мы с Салазкиным ее во флотилии уже не застали, она раньше нас там была, но потом как-то заходила к Корнеичу, заметила там мальчика с зелеными глазами и запомнила. И узнала сейчас… Саня быстренько уяснил ситуацию, еще больше набрался нахальства и говорит: "А в этом случае нельзя ли мне помимо всего прочего подать заявление на заочное отделение математического факультета? С учетом уже сданных дисциплин. А остальное я сдам дополнительно…" Оказалось, что можно и это…

— Елки-палки! — изумился Корнеич. — Сегодня день сенсаций. Понятия не имел, что Анютка в ректорате. А Санька… чего его понесло на математику?

— Непонятно, чего его понесло на философию! — живо заспорил Кинтель. — Я ему сразу говорил: "Зачем тебе это надо?" А он: "Философия — мать всех наук, математика же одна из многих…" А он же в этой "одной из многих" в девятом-десятом классе по уши увяз. Да и в студенческие годы. Вон сколько тогда контачил с Александром Петровичем, с Медведевым… А потом, в госпитале, когда я к нему приезжал, он рассказал… Говорит, когда в яме сидел, только тем и спасался, что делал в уме всякие построения. И развивал идеи… Ну, из тех математических хитростей, которые они с Медведевым обсуждали раньше… И как бы вернулся к корням. Вернее, "к истокам", сказал он…

— Тут вообще много странного, — как-то неохотно заметил Корнеич. — Непонятно даже то, что Саша Медведев, инженер-электронщик, забросил вдруг свое дело и ударился в чистую математику, переучиваться пришлось. Уж лучше бы не делал этого…

Помолчали. Так молчали всегда, если вспоминали братьев Медведевых. Генка Кузнечик, друг Каховского, погиб в Афгане. Старший брат его, математик Александр Медведев, умер два года назад в Мексике…

— Нет, не зря он пошел в математику, — глуховато сказал Каховский. — Много он вытерпел, но много и успел. Знаю по себе…

— Он много успел еще раньше, — строго напомнил каперанг Соломин. — Когда после Олега тянул на себе "Эспаду". Больше десяти лет…

Помолчали опять.

— Поставить бутылку сухого? — понятливо спросила от двери Татьяна. — Или будете водку пить?

— Гм… — дипломатично откликнулся Каперанг.

— Я тут привез одну бутылочку. Ахнете, ребята, — оживился Каховский. Дотянулся до подоконника, снял с него роскошный кейс, вынул засверкавший хрусталем сосуд. На этикетке серебрилось название "Балтийский ветер". Под названием распускал пузатые паруса и струил длинные вымпела фрегат петровской эпохи.

Татьяна только вздохнула у двери.

— Не охала бы ты, голубушка, а садилась бы с нами, — осторожно сказал Корнеич. — И стабилизировала бы состояние нервной системы, как любит говорить почтенная Аида.

— Стабилизируйте сами, у меня куча дел. Сейчас дам рюмки и пойду гладить белье… Даня, а ты…

— Я помню… — быстро сказал Корнеич.

3

Каперанг завладел "Балтийским ветром" и начал разливать по рюмкам.

— Мне половинку, — неловко попросил Кинтель. — Головушку берегу…

— А мне пока вовсе не надо, — виновато сказал Корнеич.

— Чего так, Даня? — удивился Каховский. — В прошлый раз ты вроде бы…