Скандал между дочерью и отцом продлился еще с полчаса, пока они не примирились от усталости и Митрохин из милости не предложил Елизавете привести в дом неумелого целовальщика и охотника до дочкиных прелестей.

– Посмотрим, что это за хахаль!

Напоследок он поинтересовался, где лифчик, подаренный им и матерью на Елизаветин день рождения.

– Не волнуйся, пап, – ответила дочь. – В сумке.

Далее семья разбрелась по комнатам на ночной отдых и женины выводы оправдались – Митрохин отвернулся к стене сразу и, не сказав «спокойной ночи», заснул.

Постепенно сом Илья окончательно успокоился от своего присутствия в водоеме. Он был самой большой и умной рыбой, а оттого быстро нашел место, где прокормиться.

Какой-то настырный старик решил выловить из карьера рыбу поблагороднее, а потому наварил пшенной каши и прикармливал место, вываливая в воду пшено кастрюлями.

На кашу сплывались всякие рыбки-плотвички, но при виде огромной незнакомой рыбы бросались в разные стороны незамедлительно.

Илья поедал кашу и немного расстраивался, что его, абсолютно мирного, боятся. Он с удовольствием поделился бы провиантом с остальными, тем более что разваренного пшена было в избытке и хватило бы всем. Но мелочь пузатая не отваживалась приближаться к новому и очень грозному с виду поселенцу.

Все как в жизни, размышлял Илья посасывая комочки каши. И в жизни был один, и здесь один.

Однако он не загрустил от такого вывода, а наоборот, было в этой стабильности что-то правильное, постоянное и неизменное. Чувство новизны Илья испытывал от своего облика, и этих эмоциональных ощущений татарину хватало сполна. Его мозг, раненный в юности, отгородившийся от всех чувственных взлетов, реагировал на превращение как на что-то, лишь слегка выходящее за рамки его представлений. Ему хотелось быть одному, он и был один.

Превратился в рыбу, – рассуждал Илья, – так в рыбу!

Татарин плавал по всему водоему спокойно, так как чувствовал себя самым большим обитателем карьера. Он разведал все и вся по всему дну и удостоверился, что искусственное озеро что ни на есть самое заурядное, что в его водах нет ничего необычного, кроме огромного скопления бычков. Впрочем, и это было заурядным.

Илью раздражала тупость этих чернявых рыбок, которые из-за своей шаткой нервной системы бросались на почти голый крючок, как быки бросаются на красную тряпку. Наблюдая за рыбалкой со дна, он становился свидетелем многочисленных драм, например, когда юный ротан, показывая свою удаль перед самочкой, заделав крутой вираж самолетом-истребителем, заглотнул огромный крючок с полудохлым червяком и тут же стал наконечником стрелы, выстрелившей со дна в небо. И что было самым обидным – любовника выловил пятилетний мальчишка, с палкой вместо удочки и крючком на акулу. А полуживого червя ему пожертвовали товарищи.

Самочка осталась одна. Она не успела заметить, куда исчез ее спутник, а оттого кружилась вокруг себя, пытаясь отыскать милого, взявшего обязательство оплодотворить ее икру.

На секунду Илье почудилось, что он слышит ее голос, тоненький и писклявый.

– Где ты? – вопрошал голос. – Где ты?

Татарин вспомнил о полосе, идущей у рыб по всему телу от головы до самого хвоста, и что эта полоса позволяет рыбам переговариваться.

Как только он вспомнил об этом, так тут же водоем наполнился всевозможными шумами, в которых различались отдельные слова.

– Еда, – различил Илья. – Червяк!.. Водоросли… Прощай!..

Последнее, вероятно, исходило от такого же глупого бычка, пойманного запросто и кинувшего последнее «прощай» своему семейству.

Почему они такие глупые? – вопрошал Илья. – Разве мало еды вокруг? Водоросли всякие… Ворона сегодня утонула, можно ее поглодать…

Татарин подплыл ближе к берегу и стал следить за жирным ротаном, который уже было приготовился наброситься на червя с железным жалом в утробе и, набычась, раззявил жадный рот.

– Не надо этого делать! – предупредил Илья.

При этом его полоса еле заметно завибрировала, а в теле стало щекотно.

Бычок обернулся на голос, как будто его ошпарили, и при виде огромной, доселе невиданной рыбы было испугался насмерть, но, наглый по природе, унял свой испуг и односложно спросил:

– Почему?

– Ты погибнешь. Тебя съедят сегодня на ужин люди.

Ни одного из сказанных большой рыбой слов бычок не понял. Единственное, что он учуял, – большая рыба его не тронет, а потому потерял к незнакомцу интерес, поворотил к берегу, взмахнул хвостом и набросился на червя, заглатывая его целиком.

Рыбак был терпеливый, а потому не торопился вытаскивать улов, давая возможность рыбине принять острый крючок всеми внутренностями.

Пойманный бычок метался из стороны в сторону, насколько позволяла леска, и, безумный от боли, иногда взглядывал на Илью страдальчески.

Татарин мог бы попробовать перекусить леску, но это ничего бы не изменило, так как ротан все равно погиб бы, лишь зря промучившись на дне. А так он быстро за-снет на воздухе.

Илья проплыл мимо пойманного бычка и сказал ему «до свидания».

– До свидания! – машинально ответил ротан утробой и через мгновение выстрелил в поднебесье…

Никаких занятий в водоеме не было, а потому Илья, не знающий, что такое скука, просто почти все время спал, зарывшись в скоплениях водорослей, а в состоянии бодрости питался чем придется. Такая животная жизнь ему нравилась. Навкалывавшийся за жизнь, татарин усыпил свой мозг, упрятанный в рыбий череп, и просто жил безмятежно.

Но однажды ему вдруг сильно захотелось посмотреть, что там наверху, просто потянуло к человеческой жизни, и он медленно всплыл к поверхности.

Была ночь, и луна просвечивала воды почти до самого дна. Илья осторожно высунул голову из воды и попытался было вдохнуть воздух, но у него ничего не получилось. Что-то резануло больно в груди, так что татарин зашелся в немом крике, открыв рот до самой конечной возможности.

За всплытием большой рыбы по случаю наблюдал пьяный человек, забредший к карьеру совершенно случайно и живший в другом районе.

Он увидел большую серую морду, которая скалила пасть, где был один-единственный зуб, сверкнувший в лунном свете золотом. Затем рыбья морда на глазах пьяного начала меняться – и завершила свое преобразование, став лысой человечьей головой с азиатскими чертами.

Пьяного стошнило, и он решил никогда и никому не рассказывать об увиденном, отчаянно боясь, что его поместят в психиатрическую лечебницу, в которой он уже был единожды и из которой его выпустили неохотно, выдав под расписку жене.

Утеревшись, пьяный вновь оборотился к водоему, но более никакой азиатской головы с золотым зубом не усмотрел и принялся жалеть себя, что он законченным алкоголиком стал, а все потому, что общество проглядело в нем нужного человека…