Но все-таки, как найти Фрэнки?

По оценке Джона, мозг Фрэнки не получил больших повреждений. Если уж, несмотря на тяжелые раны, тело еще функционирует, значит, основные системы нервов и мышц не повреждены. Так что и мозг должен был сохранить какие-то остатки инстинктов и импульсов. А ведь Фрэнки был копом.

* * *

Джон знал, что в городе есть всего пять магазинов, продающих пончики. Он позвонил туда, однако оказалось, что Фрэнки никто не видел. Где еще едят копы? Джон проехал мимо полудюжины закусочных, но и в них Фрэнки не было. Джон уже начал волноваться, до темноты оставалось всего два часа. Но потом, заскочив в Вафельный дом, нашел то, что искал:

Вафли.

В этот момент он был голоден как волк, но, давайте посмотрим правде в глаза, в такие дни «завтракаешь за ужином». Черничные вафли и картофельные оладьи, которые он запил банкой пива, найденной в куртке.

Около пяти Джон остановился около трейлера Манча. Мич «Манч» Ломбард был одним из трех бас-гитаристов в группе «Трехрукая Салли» и когда-то учился в школе вместе с Джоном. А еще он был добровольцем-пожарным и, следовательно, имел полицейскую рацию-сканер. И Джон решил, что здесь он может узнать результаты облавы и придумать новый план.

Там уже была пачка чуваков, которые играли в Guitar Hero и пили ту самую фиолетовую смесь 7Up с микстурой от кашля – из-за этой дряни Джон в прошлом году угодил в больницу. Стив Гамин пришел с огромным ящиком замороженных наггетсов, свиснутым из «Макдональдса», в котором работал. Они зажгли фритюрницу и целый час только и жрали эти наггетсы. Там была японская девчонка, то ли бухая, то ли тупая как пробка. Она еле стояла на ногах и смеялась над всем, что происходило. Джон чего-то такое принял и вдруг начал болтать по-японски. По меньшей мере он так думал. Он говорил девице слова, которые звучали как японские, и при каждом слове та заходилась так, что почти писала кипятком.

Но он не забыл о своей миссии. Изредка Джон слышал возбужденные голоса из рации и заставлял всех замолчать. Правда, в конце концов всех это задолбало, и они не слушались. Заглянули Хэд Фейнгольд со своей подружкой и ящиком вина, который Дженни выиграла в каком-то конкурсе, и внезапно началась вечеринка. Чуть позже Хэд вышел наружу блевать и заснул на земле. А Джон обнаружил, что целуется взасос с этой японской девицей, но она называла его другим именем, и тут он сообразил, что она весь вечер путала его с другим парнем. Неужели для японцев все белые парни выглядят одинаковыми? Джон встал с дивана и сказал ей, что идет в ванную, а потом тихо накинул куртку и выскочил за дверь.

«Черт побери, уже темно», – подумал Джон.

Он увидел, что Хэд, лежавший на веранде под грилем, отключился. Вернулся в трейлер и нашел ватное одеяло и подушку. Потом опять вернулся туда, где лежал Хэд, накрыл его одеялом и сунул подушку под голову. И только Джон собирался сделать ноги, как услышал, что рация за его спиной затрещала. Диспетчер сообщил копам, что поступила жалоба с фермы к западу от города, на которой выращивали индеек. Какой-то бродяга стащил индеек. В ответ коп заявил кодированным полицейским способом, что у них сейчас есть дела поважнее.

Джон спрыгнул с веранды и бросился в свой старый кадиллак. Пристегнулся ремнем, как делал всегда, потому что никогда не знал, не понадобится ли прыгать через что-нибудь. Мотор взревел, и фары прорезали ночь.

* * *

Свой старый кадиллак Джон унаследовал от двоюродного дедушки, умершего прошлым летом. В семье разгорелся горячий спор о том, кому всучить эту ужасную машину – никому не хотелось везти ее на свалку. Джон вызвался и с тех пор ездил на ней.

Когда Джон вывалился на хайвей, из старого кассетника громыхали «Криденс». Он ненавидел «Криденс», но их любил дедушка Пат, вероятно. Или, возможно, это была последняя лента, которую он слышал перед тем, как все кнопки допотопной звуковой системы перестали работать. В любом случае кассетник постоянно играл – сторона А, конец, автоматический переворот, сторона Б. Всегда. И так громко, как только мог. Его нельзя было остановить, ленту нельзя было вынуть. Ручка громкости исчезла, оставив после себя пустую дыру; не было даже маленького стерженька, который можно было бы схватить остроносыми щипчиками. На каждой стороне приборной панели Кэдди было по большому выступу – громкоговорители, по мнению Джона; он обмотал их изолентой, надеясь приглушить звук кассетника. Напрасная надежда! «Криденс» решили, что их всегда должны слышать.

Джон направился по хайвею на юг, затем повернул налево на сельскую мощеную дорогу без разделительных линий и пересек переезд. Потом вокруг озера, к ряду огромных низких зданий, выкрашенных в синее. Фабрика индеек. Посыпанная гравием дорожка вела направо, и Джон так резко повернул на нее, что, как ему показалось, встал на два колеса. Кэдди ревел и подпрыгивал на ухабах грязной дороги, его зад мотался вправо-влево, как будто он ехал по льду, куски гравия бились о днище с таким звуком, словно лопался попкорн.

Джон глядел вокруг во все глаза, пытаясь найти Фрэнки. Он чувствовал себя не слишком хорошо – вафли, пиво, наггетсы, вино и гигиеническая помада японской девицы никак не хотели мирно соседствовать в животе…

БУМ!

– О, ЧЕРТ, ЧЕРТ!

Он кого-то ударил. Пока нога Джона бешено пыталась найти тормоз, на капоте что-то извивалось. К переднему стеклу прижалось лицо, и это был…

– ФРЭНКИ! ЧЕРТ!

Джон хлопнул по тормозам, и Кэдди закрутился по гравию. Фрэнки и не подумал слетать с капота.

Джон протянул руку к заднему сиденью за бензопилой, которой там не было, – он забыл заехать к Дейву и забрать ее из сарая.

Фрэнки уже протянул руку через боковое стекло и схватил Джона за рубашку. Тот стряхнул с себя руку, бросился к противоположной двери, вывалился наружу и покатился по земле. Потом встал и понесся, как угорелый. Джон изо всех сил работал руками, мчась к свету, горевшему в одном из зданий; он судорожно выдыхал сигаретные окурки, скопившиеся в легких. За собой он слышал тяжелые шаги.

Джон добрался до здания. Вот дверь. Джон рывком распахнул ее.

Долбаный запах. Вот же мразота. Одно из тех зловоний, которые, кажется, сами выделяют тепло. Плесень, помет и гниющее мясо. Его ударило, как будто он о стену приложился. На мгновение ему показалось, что все здание на фут в снегу, – в этом невозможно огромном зале все было белым, насколько глаз мог видеть. Индейки. Индейки, такие жирные, что невозможно было увидеть пол – повсюду белые перья, крошечные дергающиеся головы и хлопающие крылья; птицы прыгали, бесились, визжали и даже летали по воздуху, доказывая, что Бог ошибся, разрешив им летать.

Джон опять побежал, распинывая индеек и глотая воздух, иногда с перьями. Он искал оружие. Где на этой чертовой ферме может быть бензопила? И тут его осенило. Он схватил ближайшую индейку, развернулся и швырнул ее в преследователя. Фрэнки поймал птицу, похожую на хлопающий крыльями набивной мяч, изучил ее, повернулся и побежал к выходу.

– Черт побери, – заорал кто-то за спиной Джона. – Ты дал ему еще одну индейку. Тебе придется заплатить за нее.