Трофеев, правда, немало: снаряды, мины, — оружие вывозят машинами. Как уверяют армейцы, не меньше сорока тонн, если считать на вес. На выставке, разложенной специально для нас, выбрал себе на память патрон к автомату ППШ. На нем выбито: «Сделано в Югославии». Какими судьбами он здесь?!

В само ущелье нам уже не пройти, там работает батальон саперов. Ступить туда будет страшно еще несколько месяцев, смерть будет поджидать под каждым камнем, на каждой тропе. На языке военных это называется «спецминирование». Жестокая и в то же время логичная практика войны: лишить противника возможности использовать базу потом, когда отсюда уйдут десантные батальоны.

В Кандагаре тьма знакомого народа — и кабульские, и шиндандские, и всякие разные. Тотчас же кинулся искать «полтинник», с которым ходил на первую в моей жизни «войну», как называют здесь боевые операции. Долго блуждал между палатками, пока не подсказал дорогу знакомый артиллерийский наводчик.

В большой палатке полумрак, стоят рядами койки с матрасами и синими солдатскими одеялами, но без белья. Двое бойцов то ли читают что-то у входа, то ли пишут письма. В дальнем углу, все в том же, только еще более потрепанном горном комбинезоне, — Сыромятников, командир «полтинника». Вскинулся, заулыбался. Как выяснилось, он гораздо моложе, чем мне показалось на операции: ему всего-то тридцать пять. Подполковник только что из отпуска: душой уже не дома, еще не здесь. Впрочем, и в Москве маялся, ходил из угла в угол, возвращался мысленно в Кабул. Все было ему отчего-то не в радость. Даже не екнуло, как обычно, сердце, когда ехал к матери в Орел: что-то надломила в нем эта война. А домашние не то чтобы упрекнули, но все же прочел в их глазах: что же ты без гостинцев?

— Не буду же я объяснять, что лейтенант или прапорщик еще может вернуться с полной сумой, но не я. Полк же за мной, каждый шаг на виду, — сказал, глядя в пол.

Не ладится что-то у него и по службе. В дивизию назначен новый начальник штаба из Союза, а не он, уже больше года воюющий с «полтинником» в Гиндукуше.

Казанцева и вовсе нет, свалился с малярией, «сачкует» операцию в инфекционном госпитале. А вот еще одна моя нянька, Леонид Иванович Абрамов, командир комендантского взвода, здесь. Стоит у палатки голый по пояс, мышцы на солнце играют, улыбается хитро. Читал ли про себя в газете?

— Как не читал, еще бы, все номера расхватали, статью твою вырезали. Приезжай в баньку в Кабуле, запомни: у нас баня — среда и суббота!

Жаль, нет среди нас поэтов: стихи бы складывать про афганские бани 40-й армии! Это здесь самое главное развлечение, каждый старается изо всех сил переплюнуть соседа, разукрашивает баньку, чем может, чтобы и самому приятно было попариться, и гостя пригласить. Всех переплюнули летчики в Джелалабаде: у них перед баней — пруд с карпами!

Тем же вечером я улетел в Кабул. Самолет был санитарным, вез больных в инфекционный госпиталь под присмотром молодой высокомерной докторши. Докторша строго осудила лихой, только прибывший из Союза экипаж за употребление медицинского спирта на высоте 5000 метров вместе с корреспондентом молодежной газеты в тяжелых условиях необъявленной войны.

* * *

Дни были суматошными: готовил материал по просьбе редакции о «помощи народа — народу» из Кабульского хлебокомбината, который построен с нашей помощью еще в шестидесятых годах и где по-прежнему работают советские специалисты. Репортаж писался трудно и получился, кажется, скучным, похожим на мою неловкую надпись в книге почетных посетителей комбината. Надо бы сделать какие-нибудь заготовки на такие случаи: расписываться время от времени приходится в бесчисленных и бессмысленных «комнатах афгано-советской дружбы». Делаю это со скрипом, краснея над раскрытой книгой.

Как-то на днях пытался уговорить почтовую службу, что они напутали что-то, прислав мне немыслимый телефонный счет. Только потом вспомнил: еще в октябре я действительно вызывал редакцию, чтобы продиктовать материал. Пришлось выложить приличную сумму, и даже обаяние переводчика Нура, который помогает мне в таких ситуациях, не спасло редакционные валютные фонды. В качестве утешения Нур пригласил в ресторан «Шестиэтажки», самого дорогого магазина в городе. В ресторане было вкусно, быстро и дешево. Надо бы запомнить название блюда: «ашак» — подобие пельменей с начинкой из зелени в сметанном, очень остром соусе. А потом Нур устроил мне экскурсию. Напротив «Шестиэтажки», в узком проходе между двумя грязными шашлычными, вход на «Рынок Брежнева». Если верить Нуру, это место назвали так еще в первые годы войны, когда сюда подкатывали советские военные грузовые машины, и торговля шла прямо с бортов всем, что имеет цену. Теперь же это плохое, заповедное для советских место. Тянутся тесными рядами дуканы с тканью, потом с одеждой, потом и лавочки, и мастерские одновременно: ржавые гаечные ключи, цепи, прочая железная утварь горкой лежат на прилавке. А где-то в глубине вообще все, что хочешь, включая оружие. Но туда мне не посоветовал идти даже бесшабашный Нур. Я молча протискивался за ним между рядами, ловил на себе напряженные, непонимающие взгляды тихо переговаривающихся меж собой людей. По-видимому, смущала явно не афганская одежда, а может, что-то другое — сейчас уже все равно.

«Рынком Брежнева» стал теперь весь Кабул. В редком дукане не увидишь какой-нибудь товар, только вчера появившийся в армейском, советническом или посольском магазине, — югославские конфеты, датскую ветчину, советскую тушенку, голландский лимонад «Сиси» — главный напиток афганской войны. А кое-где и бушлаты, ремни, ушанки наших солдат. На все своя такса, включая, например, на машину пустых ящиков из-под снарядов для реактивных орудий. Как уверяют знакомые афганцы, солдатики приторговывают даже патронами и оружием. Вполне может быть. Слишком много для русского человека соблазнов лежит на здешних прилавках: ткань с блестками, аляповатые музыкальные чайные сервизы, электронные часы. Не выдерживает перед этим дешевым великолепием сердце деревенского мальчишки, для которого синие джинсы с надписью «монтана» остаются сокровенной, недостижимой мечтой. А его командиру, у которого жена, дети, родственники, — как появиться дома без гостинцев? Здесь даже поговорку сложили: «Если жена ходит в „монтане“, значит, муж в Афганистане». Вот и поднимаются с одной и той же взлетной полосы кабульского аэродрома одновременно и «Черный тюльпан» с мальчиками, которые закрыли от пули своих командиров, и раскормленные, красные от беспробудного пьянства физиономии с баулами, набитыми «колониальным товаром». И то и другое — афганская война, которая, как и любая другая, кому война, а кому… Ну, эту пословицу все знают и так.

Еще неприятность: мой материал об афганском госпитале изувечили до неузнаваемости. Дело даже не в топорной правке, ее можно было бы пережить. Оказалось, цензура возражает против того, чтобы в афганском госпитале работали советские военные хирурги. Что за глупость, кому это неизвестно в Кабуле?! Так в материале кадровый майор медицинской службы стал «хоть и невоенным» и т. д. Даже не представляю, куда дену глаза, когда столкнусь с «невоенным» майором.

В дополнение к этому озадачили: Рональду Рейгану вздумалось что-то вякнуть о минах-игрушках, которые советские солдаты будто бы подбрасывают афганским детям. Срочно требуется ответить! Отвечать на это нечего: снимок такой куклы-мины, обнаруженной сотрудниками афганской госбезопасности на одной из улиц города и предположительно изготовленной в Пакистане, только что отправлен мною в Москву и уже опубликован в нашей газете. Что к нему добавишь? Да и кому в 40-й армии придет в голову заниматься игрушками, когда есть тяжелые бомбардировщики, реактивная артиллерия, электронные минные поля, которыми окружен Кабул?