Он не ошибся, мина стояла. Не мина даже, граната на проволочной растяжке, которую Олег угадал, почувствовал, да не заметил. Танку такой подрыв, что комариный укус, а вот его зацепило, посекло осколками. Так они теперь с ним вместе и гуляют по афганским дорогам. Как гуляет уже который месяц по тыловым кабинетам и представление на Олега Горячева к солдатской медали «За отвагу».

Мы встретились, когда в роте со дня на день ждали приказа об увольнении в запас. Когда многое уже было пройдено ее бойцами, многое понято. Говорили о разном, о том, например, что все уволившиеся обычно пишут письма в Афганистан. Что будут, наверное, писать и они: поди-ка, забудь эти горы.

— Афганистан учит чувству ответственности за тех, кто идет за тобой, — говорил Олег Горячев.

— Это точно. Мы здесь стали как братья, — добавил длинный и худой, как спица, командир отделения Саша Ермоленко. — А может, даже больше, чем братья.

Какие же планы они строят на дальнейшую свою жизнь? Этот вопрос вызвал явно завистливые улыбки — все посмотрели на Олега Горячева.

— Счастливый человек, — объяснил Ермоленко. — Два года ждала его девушка: скоро свадьба.

Только прежде Олег Горячев решил непременно побывать в Москве. Нет, знакомых или дел каких-то особых там у него нет. Просто человеку необходимо побывать в Москве.

Там, среди афганских гор, глупо было спрашивать, зачем. Все и так казалось простым и ясным. Почти как устройство английской противотанковой мины.

Декабрь 1986 г.

Перечитал последнюю страничку прошлогоднего дневника, и стало грустно. Дважды в реку не войдешь. Год назад прыгнул в нее с разбегу, а теперь хожу по берегу, пробую пяткой холодную воду. Будь моя воля, поднял бы с бетона взлетной полосы ту злополучную, вернувшую меня в Кабул, монетку. Но даже у здешних дуканщиков, у которых можно купить все, волшебных палочек в продаже нет.

В КПСС меня приняли, и теперь под моими материалами в газете пишут не «Наш спецкорр», как раньше, а «Наш соб. корр.». Вот и вся разница.

Я перебрался в соседнюю «хрущевку» в том же самом Старом микрорайоне. Трехкомнатная квартира принадлежит афганскому режиссеру, учившемуся в Москве, и его русской жене, — они уехали куда-то в Европу. Квартира поэтому совсем московская, с удобной мебелью, а на стенах обои — невидаль в Кабуле, предмет зависти всех, кто приходит в гости. Обычно стены в квартирах афганцев просто покрашены и мебели нет: они по привычке едят и спят на коврах.

В Кабуле немногое изменилось за год. Та же пыль, та же нищета, те же дети на помойках роются в поисках съедобных объедков. Все так же протяжно и громко кричит что-то старик, который каждый день в один и тот же час проходит мимо моего дома. Точильщик? Старьевщик? Дервиш? И те же дети, повзрослевшие на год, все так же прыгают через резинку под окном. И считают по-русски: «Раз, два, три. Раз…» Интересно, водятся ли у них тут кукушки?

И все же глаз, уже привычный к здешней экзотике, спотыкается на переменах. В городе кое-где появился новый асфальт, на перекрестках стало больше регулировщиков, почти все машины теперь останавливаются перед редкими светофорами. Почему-то не слышно вечерней стрельбы, только раза два за эти дни бухало где-то вдалеке, хлестанули темноту автоматные очереди. Торговый центр в Старом микрорайоне распух, разросся, прилавки забиты товаром. А вот мой приятель-зеленщик перебрался, разбогатев, в центр города. На его месте торгуют теперь три брата, младшему из которых, Ибрагиму, лет семь. Мне по-прежнему отбирают из ящиков лучшие фрукты, выделяя из общей массы клиентов. А когда я просто прохожу мимо их ларька по делам, Ибрагим улыбается и кричит по-русски:

— Что купишь, рафик?

— Мне ничего не нужно, Ибрагим.

— Как, не нужно?! Манго обязательно купишь!

И я действительно поддаюсь соблазну и покупаю небольшие сладкие плоды манго, привезенные, должно быть, из Пакистана на грузовиках, украшенных, как новогодние елки. Маленькие радости кабульской жизни.

* * *

Первая командировка: я все-таки упрямо добираюсь в Бадахшан, еще в прошлом году задумав написать материал об афганском лазурите. Улетал, по обыкновению, нелепо. Утром с трудом успел на машину, которая отвозит в аэропорт приезжающих время от времени в Кабул «мушаверов» — советников из провинций, но самолета, разумеется, не было. И снова несколько часов ожидания. Солнце, пыль, грязная скамья под навесом у военной комендатуры. Молоденькие, только что из дома лейтенанты в союзной еще форме. Кому из них посчастливится вернуться домой? В довершение всех бед прилетевшая на наших глазах «вертушка» угодила колесом в кювет. Аэропорт вообще закрыли, и мой «двадцать четвертый борт», уже вылетевший из Кандагара, развернули в воздухе и посадили в Баграме. «Афганский вариант».

Когда же он сел, наконец, первое, что вынесли из его нутра, были носилки, обернутые фольгой. Красная бирка прилеплена скотчем: имя, фамилия, номер военной части. Это все, что осталось от солдата, прослужившего здесь полтора года и покончившего с собой по неведомой мне причине.

Носилки стояли у самолета, дожидаясь похоронной команды. Подъехавшая поливальная машина потом долго смывала с железного пола самолета остатки вытекшей из носилок жидкости и крови, чтобы солдаты могли поставить на это место ящики с оружием, контейнеры с арбузами, обмякшие на жаре бараньи туши, мешки с огурцами. Но еще долго в самолете стоял запах смерти, который не спутаешь ни с чем. Груз сдал, груз принял. Весь полет до Кундуза я спал, пристроившись на пыльных ящиках, в которых дожидались своего часа сотни новых смертей, принявших обличье латунных гильз и стальных сердечников пуль.

В Кундузе случился казус. Пока я дожидался у штаба дивизии политработника, которого забыли предупредить о моем приезде, у входа появился какой-то сурового вида генерал.

— Это еще что, вашу мать? — грозно зарычал он, увидев меня в такой же, как у всех, форме, только без знаков различия, в которой я обычно езжу в командировки.

— Это не что, а кто, товарищ генерал. Корреспондент «Комсомольской правды».

Потом, когда генерал (оказалось, командир кундузской дивизии) исчез, мне долго тряс руку какой-то офицер. «Ну, вы молодец, — говорил он с уважением, заглядывая в глаза. — Как вы его! Ух! Так ему и надо». Похоже, комдиву здесь возражать не принято.

Меня, несмотря на неласковую встречу, определили в умопомрачительный генеральский номер дивизионной гостиницы, что, должен признаться, случается со мной нечасто. Здесь есть кондиционер, свежее белье, душ с теплой водой. Дежурная принесла даже чай с сахаром. Сижу вот, пописываю, чай попиваю. Завтра в шесть сорок пойдет на Файзабад вертолетная пара.

* * *

— Вертолеты несколько дней возили раненых, мы с ног сбились, а тут говорят: готовьтесь, завтра будет самый тяжелый день. С утра прислушивались, у нас ведь вертолет издалека слышно, — ждали раненых. Наконец солдат знакомый подходит: радуйся, говорит, пришла колонна! А мне и впрямь так радостно было, что даже хотелось плакать. Знаете, я в отпуск поехала, — все не то. Каждый день ждала писем от девчонок. Прочтешь, и как дома, в полку, побываешь.