мне в горло, да так, что из глаз моих брызжут слезы. Когда, упершись, не дает дышать, когда, подрагивая, кладет мне руки на волосы и натягивает на него мой рот, когда, срываясь, бьется ко мне в рот до моего полузатмения, когда заставляет от этого содрогаться, задыхаться, сглатывать, почти сознание терять от жесткого минета, в слезах купаться, слюной захлебываться от того, как глубоко член его вбивается ко мне в горло — я одобряю. Я требую. Я требую еще.

Я требую его, и я хочу его — я давно разбухла, у меня между ног все давно вопит о нем, захлебывается вместе со мной. Я теку и кажется, даже чувствую, как с кипящим ревом вырываются из меня реки, ревут о том, как сильно я хочу его. Мне больно от того, как сильно я его хочу.

И я отсасываю ему как следует. Так, как хотела бы, чтобы отсосали мне, если бы у меня был член. Так, как сама хочу отсосать его члену.

Он лишь покряхтывает, повелительно покачивает задницей, ворочает членом у меня во рту, моей головой— вокруг члена.

Между ног истекаю восторгами от его восторга, восторгом от его желания. И моим желанием, которым пока пренебрегли, как будто. Между ног у меня мокро и сиротливо — единственное, что сейчас могло бы меня расстроить. Но не расстраивает.

Рик в полном отпаде. Он впихивает мне между разбухших половых губ ладонь тянет меня наверх, бормочет в губы:

— Сю-да-а…

Горло дерет от жесткого минета, как будто меня душили только что — да ведь так и было. Губы побаливают от прессингов, на них не смолкли, не остыли еще жарко-дерзкие напевы — его члену.

В награду к ним жмутся его губы, которые он только что сжимал в экстазе, и в рот ко мне вместо члена глубоко проталкивается его язык.

Я не пьянее от минета — мне кажется, что алкогольный хмель прошел, когда я склонилась над ним, и я опьянела от него, но уже по-иному. Разлохмаченная и, наверное, вся в подтекшей туши, жадно покусывающая его губами в ответ на его покусывания — тоже губами, одними губами только. Хотим друг друга жадно, но не злобно. Судорожно втягиваю в себя его запах, заполняю себе легкие, как хотела бы, чтобы он заполнил собой меня.

Я возбуждена так сильно, что в поцелуях с ним легонько подергиваю бедрами, вожу влево-вправо, сжимаюсь-разжимаюсь внутри, там, где ему не видно — а ему «видно». Он кладет руку мне на попу, другой лезет под «кирпичное» платье.

За попу же меня разворачивает — к себе задом, рвет в сторону черные трусики-стринги, абсолютно мокрые и, лизнув для проформы киску, лаконично объявляет мне в спину:

— А теперь — ебаться.

Раз-раз-раз… Первые два «раз» уже были, а сейчас — третий «раз» — это был тот, когда он вошел в меня. Ненавижу не видеть его лица, когда он входит. Упрямо рисую его себе на бетонной стене, оскаливаюсь ему, сладострастно улыбаюсь.

Улыбаются его ладони у меня на попе, улыбается мое стонущее от пьяного желания влагалище. Улыбается шейка матки внутри меня, с которой встречается-разбегается головка его члена, встречается-разбегается, встречается-разбегается…

То ли упахивается он, то ли, задобрившись моей распущенной податливостью, успокаивается его озверело-злая похоть, но он находит некий ритм — теперь его проникновения страстно-плавные, вязкие, неспешные. Руки ищут меня, всю меня. Постоянно ищут, неутомимо. Попу нашел уже, натрогался, теперь находит груди под платьем, сжимает-разжимает в такт встречам-расставаниям его пениса с моей вагиной.

Опять сбивается с такта, от сисек лезет-ищет вверх к плечам, к шее, добирается до горла. Нам жарче. Вагина-пенис резвее спрыгиваются друг с другом. Ускоряется во мне, ускоряюсь ему навстречу.

Держит меня под горло. Трахает до пищащей от кайфа боли, до полного затмения. Там наверняка таким образом порвать что-то можно. Или растянуть сильней.

— Э-э-э… — рычу-стону я.

— Давай, давай… — стонет он.

Он ведь контролирует? Он помнит, когда «пора хватит», да?.. Не уверена… Как мне в этом разобраться, если я не вижу его лица? Всего его не вижу. Только руки его, что терли меня, гладила своей рукой, теперь потрепываю ту, что схватила меня за горло, и умудряюсь трогать губами, щеками, ласкаюсь о нее.

Рик замедляется, затем и правда выходит, чтобы развернуть меня к себе.

Осознаю, что мы ебемся на каком-то столе. Пылаю, словно гигантская свечка. Мокрая, растраханная свечка. Не чувствую, что на столе вообще-то жестко и давит — пьяна-обезболена бескрайней похотью.

Вот оно, наконец, вот его лицо. Вот он весь — надо мной. Он видит, как мое лицо при виде его, должно быть, просветлилось и вспыхнуло. Видит и сам меняется в лице, вспыхивает сам и лезет целоваться.

— Сладкий… — шепчу ему и с наслаждением встречаю губами и языком его поцелуи.

Он держит меня под спину, а я обнимаю его ногами:

— Я хочу тебя, — и сама ввожу в себя его член.

Он двигается во мне, все двигается и двигается, взвинчивая меня и взвинчиваясь сам. Затем, когда невмоготу терпеть, лезет натянуть презерватив. Как будто знал наверняка, что за это время без него я за ненадобностью прекратила предохраняться.

Завершаемся плавно, вплываем в каскады поцелуев, жарких, нескончаемых, разнообразных — и похожих. Наших с ним. В одном из них наш оргазм. Мы.

«Мы» оказываемся такими, что на мгновение забываем, где мы, кто мы, кем стали и кем быть не должны. Вспомнив, плюем на «не должны», которое сродни «нельзя». Как только что на «раз-раз-раз» лишь на третьем разе поняли, что мы — друг в друге и что трахаемся мы отчаянно и сумасшедше, поняли, когда это уже случилось. Так и сейчас: мы вспомнили, что над «нами» все это время витало одно единственное слово — «нельзя». Мы вспомнили о нем лишь, все, что было нельзя, уже переделав.

Вместе с воспоминанием приходят обычные ощущения: у меня побаливают отдавленные коленки и задница, еще слегка дерет в горле, а ему, должно быть, хочется курить.

Только что стонали и кончали, теперь дышим шумно и прерывисто.

Кажется, кому-то из нас звонят, может, звонили все это время. Поднимаюсь со стоном, и, глядя на него, соображаю:

«А ведь не все. Еще не все».

После разрядки друг в друга нами должно было бы овладеть опустошенное безразличие или, по крайней мере, успокоение — но что-то не особо он спокоен. Слишком угрюм и возбужден его горящий взгляд, которым он провожает каждое мое движение — встаю, натягиваю-поправляю трусики, одергиваю платье.

Чувствую