кто не был сторонником Демократической партии. Рузвельту требовался политический символ, который позволил бы избирателям мыслить в иных понятиях, нежели «республиканец» или «демократ». Ассоциируя его политику не со словом «демократический», а с таким словом, как «либеральный», сочувствующий республиканец легче оправдал бы свое голосование за ФДР, поскольку мог бы мысленно сказать себе: «Я за Рузвельта не потому, что он демократ, а потому, что он либерал». Рузвельт использовал этикетку «либеральный», чтобы противодействовать значимому фактору партийной идентификации.

Должно быть, Рузвельт полностью отдавал себе отчет в том, что его партия находится в явном меньшинстве. В 1920 г. кандидаты от Демократической партии на президентских выборах (когда Рузвельт баллотировался в вице-президенты) получили только 34,1% общего числа голосов. Четырьмя годами позже эта цифра опустилась еще ниже, до 28,8%, а в 1928 г. демократы, хотя и добились увеличения числа поданных за них голосов, все-таки потерпели серьезное поражение, набрав всего 40,8%276. Все политики обычно обращаются также и к избирателям, не принадлежащим к их партии, но для Рузвельта было принципиально важно завоевать как можно больше голосов республиканцев.

Будучи губернатором штата Нью-Йорк, Рузвельт отдал прямое распоряжение своему спичрайтеру Сэмюэлу Розенману никогда не критиковать республиканцев и даже Республиканскую партию, так как это оттолкнуло бы от него многих республиканцев, в чьих голосах он нуждался. Рузвельт, который придерживался этой линии поведения на протяжении всей своей карьеры, разъяснял Розенману: «Тысячи людей, называющих себя республиканцами, думают о правительстве так же, как вы и я. Они записались в республиканцы, потому что в их семьях поколение за поколением все были республиканцами… Поэтому никогда не критикуйте республиканцев или Республиканскую партию, а только республиканских лидеров. Тогда любой избиратель из республиканцев, услышав такую критику, скажет себе: “Ну, это он не обо мне, я ведь не верю в то, во что верят там, в Олбани, Мейчолд, Магиннис, Найт и другие реакционеры”»277.

Эта стратегия позволяла Рузвельту не отталкивать автоматически избирателей-республиканцев, однако, чтобы победить на президентских выборах, он должен был республиканцев привлечь. Значит, логическим продолжением стратегии ФДР должно было стать введение термина, маркирующего представления Рузвельта о государственном управлении и вместе с тем не настолько связанного с Демократической партией, чтобы его нельзя было использовать для привлечения республиканцев. Понимая это, Рузвельт прямо заявлял: «Я всегда был убежден, и часто говорил, что моя партия может добиться успеха на выборах, только если будет оставаться партией воинствующего либерализма… Есть огромное множество независимых избирателей, не расположенных вступать ни в какую партию, чьи социально-политические взгляды определенно являются либеральными и чьи голоса могли бы быть отданы за либеральных кандидатов. С другой стороны, миллионы избирателей — сторонников Республиканской партии, по каким-то причинам объединившихся под консервативным республиканским руководством, — все-таки последовательно голосовали за тот тип управления и за тех кандидатов, которые выступают под знаменем либерализма»278.

Президент Рузвельт осознавал: чтобы надежнее защитить себя от обвинений в том, что он «красный», чтобы лишить ореола консервативные символы, чтобы воодушевить мужчин и женщин на претворение в жизнь его программы и расширить свою базу электоральной поддержки, он должен завладеть выигрышным политическим словом-символом.

Символы, не подходящие для программы Рузвельта

Существовало несколько возможных терминов, с помощью которых Рузвельту было бы невыгодно себя идентифицировать. Он мог бы называть себя социалистом, но эта иностранная этикетка оттолкнула бы от него многих сторонников. Можно было воспользоваться названием «демократический», но, делая акцент на этом слове, Рузвельт не смог бы получить ощутимую поддержку республиканцев. Слово «социал-демократический» соединяло недостатки обоих предыдущих, поскольку оно звучало «как-то не по-американски» и тоже не привлекло бы республиканцев279.

Чтобы идентифицировать свою программу, Рузвельт мог бы положиться на одно только выражение «Новый курс»; и в самом деле, этот термин, которому Рузвельт не придавал особого значения, когда впервые употребил его в своей речи на съезде Демократической партии, где он дал согласие баллотироваться в президенты, стал опознавательным знаком его программы, пусть даже не ФДР после предварительного обдумывания, а пресса вложила в это выражение важный смысл280. Большое преимущество словосочетания «Новый курс» заключалось в том, что у него отсутствовало историческое определение и этот пластичный термин приобретал конкретное содержание, которое полностью определялось действиями Рузвельта. Но это преимущество термина одновременно было и его недостатком: поскольку наименование само по себе не имело ни положительного, ни отрицательного значения при своем появлении, оно хуже подходило для противодействия консервативным символам и для завоевания поддержки тех избирателей, которые не хотели тесно связывать себя с администрацией Рузвельта. По этим причинам в интересах ФДР было не полагаться только на метку «Новый курс», а ввести еще и символ, которому были присущи положительные коннотации, даже если подобным словом, возможно, оказалось бы труднее завладеть.

Без сомнения, первым претендентом был ярлык «прогрессивный»; советник Рузвельта Рексфорд Тагвелл предпочитал этот термин из-за его «несходства с английским термином “либеральный”»281. «Прогрессизм» имел, однако, весьма значительный недостаток — это слово было занято. В общественном сознании оно прочно связывалось с прогрессистским движением, участниками которого были многие республиканцы, в частности Теодор Рузвельт и Роберт Лафоллет. Даже Герберт Гувер пользовался широкой известностью как видный прогрессист. Кроме того, Рузвельт собирался экспериментировать, но «экономическая доктрина американских прогрессистов была как раз экспериментальной»282. Вместо того чтобы пытаться изменить значение привычного слова и подвергать себя риску ассоциации с Гувером, для Рузвельта гораздо логичнее было постараться завладеть термином не менее выигрышным, но не таким распространенным и не имеющим никакого общепризнанного определения.

Рузвельт выбирает символ

Рузвельт интуитивно выбрал последнее — завладеть словом «либеральный» и характеризовать свои программы с помощью этого термина. Мы никогда точно не узнаем, почему он выбрал конкретно это слово-символ. Тагвелл вспоминал, как однажды он спросил Рузвельта о том, что именно побудило его начать пользоваться словом «либеральный», однако Рузвельт не ответил ему, хотя «рассмеялся и спросил, а так ли это важно?»283. Возможно, Рузвельт не ответил потому, что либеральный символ он выбрал безотчетно, так же как и термин «Новый курс». Как полагает Реймонд Моли, «использование этого термина в то время не предварялось обдумыванием или точным расчетом». «Я говорю достаточно уверенно, — добавляет Моли, — потому что я собрал и возглавил группу, от которой зависела стратегия избирательной кампании Рузвельта 1932 г., и мы работали с ним бок о бок в 1933 г., когда его программы были сформулированы и представлены Конгрессу»284.

Нет ничего неожиданного в том, что для самоидентификации Рузвельт воспользовался словом «либеральный», ведь он, скорее