— Пойдемте уже! — Ничка повернулась и, все так же держа сложенный пакет двумя пальчиками, удалилась в темноту. Дятлов побежал следом. Алка испуганно смотрела на Элю.

— Ты жива? — спросила быстро.

Эля шевельнулась. Руки и ноги не слушались. Больше того — тела у нее больше не было, осталась голова, и плавала она в сплошном болоте боли. Но вот Эля села, возвращая себе чувство реальности.

— Ты у нее еще прощение попроси, — хмыкнул Сашка, выпрямляясь. — Она тебе будет контрольную марать, а ты перед ней на коленях… Подружки…

— Придурок! — простонала Эля.

Как же она его сейчас ненавидела! Особенно за то, что сама ничего сделать не могла. Полное бессилие. Черт.

Потекли слезы.

— Вот-вот!

Максимихин пошел за приятелем. Алка проводила его тревожным взглядом, а потом повернулась к Эле.

— Это правда ты сделала?

— Да идите вы все!

Эля начала вставать. Снова стало больно. Тупо запульсировало в темечке.

— Дура! — Дронова встала рядом, вплотную, словно хотела раздавить Элю своим телом. — Не собираюсь я с тобой больше дружить, поняла? Не нужна ты мне! И к Сашке больше не лезь! Только попробуй на него посмотреть, тебе же хуже будет! Поняла?

Эля поморщилась, делая первый шаг. Сунула руки в карманы.

Кто Алке сказал, что она хочет вернуть их дружбу? Нежели Минаева? Нет, Машка не могла. Зачем она тогда ждала ее с рюкзаком около школы? Видимо, это было слишком очевидно. Слишком… Рюкзак… Ну, конечно. Как еще Сашкина ручка могла туда попасть? Минаева и подсказала. А потом предупредила, что Эля пошла домой. Смешно. О предательстве говорила, а сама… Или она это за предательство не считает? Как все сложно!

Пошарила в карманах. Шарик! Она потеряла шарик. Прозрачный, стеклянный, с искринкой. Удача. Неужели она теперь к ней не вернется?

Эля попыталась наклониться, чтобы посмотреть под лавочкой. Но голова сразу налилась нехорошей тяжестью, стало трудно дышать, и она прекратила поиски. Какая уж тут удача после таких разговоров? Завтра поищет, если не забудет.

Она захромала к своему подъезду, ни о чем больше не думая, ни о чем не сожалея. Дверь перед глазами уплывала, и Эля боялась, что не войдет в нее, что ударится о стену или упадет прямо тут, в подъезде.

Отец смотрел телевизор.

Ну, это нормально.

Сидел он не на кухне, а у себя в комнате. Квартира являла непривычную чистоту — мамочка убралась, не выдержала.

Не снимая ботинок, Эля прохромала в ванную, с шумом пустила воду. Волосы опять были мокрые, руки и одежда в грязи, по скуле тянулся грязный потек. Словно ее опустили головой в лужу, поболтали там, а потом дали стечь мутной воде.

Эля склонилась, чтобы умыться, и с ужасом увидела, как в раковину закапала кровь. Она собиралась тяжелыми каплями на кончиках спутанных волос, падала на белый фаянс.

— Папа! — испуганно закричала Эля, выходя в коридор.

Почему-то ей представилось страшное — она смертельно ранена. Сейчас умрет.

У отца было недовольное лицо, но, на удивление, он был трезв.

— Какого?.. — начал он. — Что это?

Кровь побежала по щеке, капнула на грудь.

— Папа… — упавшим голосом прошептала Эля. И снова заплакала. Как же так?

— Кто тебя?

Отец сдернул с вешалки полотенце, стал аккуратно прикладывать к макушке. Ноги подкосились. Эля съехала по стенке на пол. Слезы текли, и остановить их было невозможно.

Отец что-то быстро наговаривал в телефон, голос неуверенный, дерганый. Смотрит в стенку, ковыряет обои. Что-то услышав, остановился, глянул на Элю.

— Где тебя носило? — вдруг заорал он, словно там, в телефоне ему открыли страшную правду о дочери. — Сколько раз тебе говорить — не шляйся в темноте! Вечно ты не слушаешься! Что у тебя там стряслось?

— Это Максимихин! — всхлипнула Эля.

Папа поморщился.

— Сейчас «Скорая» приедет. — И без перехода: — Ты вся в мать. Ей тоже дома не сиделось.

Хорошо, что «Скорая» приехала быстро. Заведясь, отец все это время ругал и ругал Элю. А так хотелось, чтобы просто пожалел. Но нет, на это он был не способен.

— Ничего страшного, — успокаивал их травматолог. У него были длинные белые холодные пальцы. И прозрачные глаза. — Ушиб. Рваная рана. Вероятно, сотрясение мозга. Но это надо наблюдать. Мы сделаем в больнице снимок. Рану зашьем. Хорошо бы пару дней полежать в стационаре. Если нет — то дома постельный режим и обязательные последующие визиты к травматологу и невропатологу. Еще зайдите к окулисту. Могут быть осложнения. Швы снимать через десять дней. Заявление писать будешь?

— Какое заявление?

Голос хриплый. И так хочется спать. Это после слез — бывает.

— Твой папа сказал, что на тебя напали. С такими повреждениями вполне можно писать заявление в полицию.

— Зачем?

Врач посмотрел на нее долгим холодным взглядом.

— Чтобы хулиганов нашли и наказали.

— И что им за это будет?

— Все зависит от того, сколько им лет. Совершеннолетних — в суд. Если несовершеннолетние, на учет в детскую комнату милиции поставят. А это уже не шутки.

Врач еще что-то щупал у Эли на голове, проверял реакции на свет, водил молоточком перед глазами, а ей казалось, что все прошло. Потому что вдруг все стало совсем просто. До прозрачности. Заявление в полицию! Да!

— Ты уверена, что это надо делать? — спросил отец.

Он был озадачен. Смотрел на Элю как на маленького больного ребенка. Но она уже не была ребенком. И ей надо было, чтобы он подписал ее заявление.

— Они сказали, что будут бить меня еще. Что не успокоятся, пока я не умру.

— Может, мы сначала поговорим с родителями? Ребята извинятся перед тобой.

— Не нужны мне их извинения! — отвернулась Эля.

— Ну, хорошо… Завтра я схожу в милицию и все узнаю. Бумаги о травме у нас есть.

Следующие два дня Эля спала. Написала заявление и сразу уснула. Мир ей был неинтересен. Если только лошади. Но врач сказал, что пока лучше обойтись без скачек. Тогда кони стали сниться. Белые, толстоногие, с упрямым всадником на спине.

О том, что родители все-таки придут, предупредила Машка.

Эля сидела дома, откровенно скучая. Где взять деньги на амуницию и на прокат? Подходящих идей не появлялось.

Минаева позвонила и пришла четко после уроков. Критическим взглядом окинула опустевшую квартиру, залежи тарелок в раковине. Положила на стол дневник.

— Списывай уроки.

За три дня бездействия Эля разучилась держать ручку, она выпадала из пальцев, буквы прыгали по строчке.