— Дитя мое, — отеческим тоном начал Николя, — нам нужна твоя помощь. Как тебя зовут и сколько тебе лет?

— Жанетта, — прошептала девушка умирающим голосом. — Жанетта Леба. Родилась в Ивето, в Нормандии, мне семнадцать лет.

— Как долго ты здесь служишь?

— Два года, сударь. На святого Иоанна будет два.

— Сядь и ничего не бойся. Расскажи мне, что случилось.

Она озиралась по сторонам, словно затравленный зверек.

— Мне нечего сказать… Сжальтесь, сударь… Нас могут услышать.

— Хватит ребячиться! — гаркнул Бурдо.

Сделав широкий шаг, он резко распахнул сначала дверь в прихожую, а затем в гостиную.

— Видишь, — продолжил он уже менее резко, — нас никто не подслушивает. Так кто тебя напугал?

Она подняла голову и, глубоко вдохнув, словно собиралась нырнуть, заговорила.

— Никто. Просто я не привыкла. Сегодня утром я услыхала шум в комнате госпожи и…

— Не торопись, не беги впереди лошади. Где ты спишь?

— На кушетке в гардеробной.

— В этой комнате есть окно?

— Да, сударь. Оно выходит на главный двор.

— Так тебя хозяйка разбудила?

Она покраснела от смущения.

— Она встала, чтобы облегчиться.

— В котором часу?

— Не знаю, было темно. Затем прибежала Эжени; она так громко кричала, что я толком ничего не поняла.

— Что ты слышала?

— Что случилось что-то ужасное. До меня долетали слова про кровь, про нож. Я так перепугалась, что зажала уши.

— А потом?

— Госпожа снова легла. А я ждала, когда она позовет меня. Это случилось в полдень.

— Скажи мне, — суровым тоном произнес Николя, — когда в спальню ворвалась Эжени, твоя хозяйка уже проснулась?

— Еще как! Я же видела ее в гардеробной. Ой, что я говорю? Я, наверное, сказала что-то плохое? Господи, защити меня! Я не хочу потерять место!

— Ты ничего не потеряешь, если скажешь нам правду. Обещаю тебе. Ты знала Маргариту?

— Разумеется, — всхлипывая, ответила девушка. — Она была со мной очень мила и любезна. Она даже хотела научить меня читать и писать. Я любила ее, хотя и не должна в этом признаваться.

— А почему?

— Госпожа и Эжени считали ее девицей дурного поведения.

— А что ты о ней думаешь?

— Думаю, что ей пришлось многое вытерпеть, но сердце у нее было доброе. А про остальное я ей не судья.

— Она доверяла тебе?

— Она говорила мне, что устала.

— От работы?

— И от работы тоже. Но в основном от неприятностей, которые причинял ей ее любовник.

— Жан Миссери?

Широко распахнув глаза от удивления, служанка задрожала.

— Нет, не он! Тот, молодой, который иногда приходил к ней по ночам.

— Ты знаешь, как его зовут?

— Нет. Она называла его Ад.

— Ад? Что это значит? Ты уверена, что не ошиблась?

— Уверена.

— А дворецкий?

— О! Он… Он постоянно преследовал ее и даже…

Внезапно она задрожала всем телом, голова ее откинулась назад, все члены свела судорога. Когда-то Николя уже наблюдал конвульсии у юной девицы[9]. Вместе с Бурдо они уложили бедняжку на банкетку. Постепенно приступ прошел, к девушке вернулось сознание, и она с удивлением окинула взором склонившихся над ней мужчин.

— Дитя мое, — сказал Николя, — тебе надо отдохнуть. Успокойся, тебе ничего не грозит. Я обещал присматривать за тобой и сдержу слово. Пьер, будьте так добры, проводите ее к ней в комнату.

Оставшись один, Николя задумался. Разумеется, расследование продвигалось вперед, однако его не покидало ощущение, что с каждым шагом оно становилось все сложнее и сложнее. Пути, ведущие к истине, множились, переплетались и пересекались столь резко и неожиданно, что разум смутился и потерял след. Почему при упоминании о дворецком у молоденькой служанки начались конвульсии? Он решил задать этот вопрос Семакгюсу, а пока попытался вспомнить их предыдущие беседы, когда они с доктором обсуждали причины, способные вызвать судороги у девушек. И еще: похоже, все женщины и девицы в особняке Сен-Флорантен неравнодушны к Жану Миссери.

Размышления его прервал Бурдо; за инспектором робко следовал молодой человек. Прямые как пакля волосы обрамляли прыщавое лицо, лоб покрывали мелкие капельки пота. Съежившись и вцепившись в борта своей холщовой куртки, молодой человек, казалось, пытался скрыться в ней с головой.

Николя без промедления приступил к допросу.

— Вы — Жак Деспиар, помощник повара? Сколько вам лет?

— Да, сударь. Мне двадцать пять лет.

— Когда вы обнаружили тело?

— Каждое утро я отпираю кухню и развожу огонь в плитах и каминах. Чтобы был жар и ничего не дымило, требуется очень много времени. Если на кухне дым, никто там работать не станет. Я всегда начинаю с залы, где жарят, там правильный огонь развести труднее всего. Сегодня утром я, как обычно, вошел туда и сразу увидел кровь и два тела.

Бормоча что-то себе под нос, он провел рукой перед лицом, словно отгонял навязчивое видение.

— Значит, в кухне было светло?

Смутившись, подмастерье забегал глазами от одного бесстрастного лица сыщика к другому, словно ища поддержки или вдохновения.

— Вам понятен мой вопрос? — спросил Николя. — В котором часу вы открыли кухню?

— Кажется, часов в шесть.

— Согласен. Значит, было темно.

— Да, раз вы так говорите.

— Комиссар ничего не говорит, — раздался раздраженный голос Бурдо. — Это вы должны говорить, и мы будем вам весьма признательны, если вы, наконец, оживите ваши воспоминания.

— Инспектор прав, — ласково промолвил Николя. — Каким образом в шесть часов утра в это время года вы могли увидеть тело?

— Может, у вас была с собой свеча? — поинтересовался Бурдо.

— Я больше не знаю… ничего не знаю. Вы меня совсем запутали. Эта кровь… Отпустите меня!

— Успокойтесь! Мы вернемся к месту преступления, когда вы возьмете себя в руки. А теперь расскажите мне о жертве.

Глаза молодого человека заблестели сквозь слезы.

— Она была такая красивая! Она всегда находила для всех доброе слово. Какое чудовище!

— О ком вы говорите?

— Да о дворецком, об этом Миссери. Это он убил ее, он всегда к ней придирался. Хотя говорили…