Бойд записал что-то в блокнотик и, прикусив щеку, задумался. Потом сказал:

— Пять лет назад два других магазинчика здоровой еды выпали из бизнеса. Выкарабкался только этот. Ее богатенький братец уладил все проблемы ссудой с пятью нулями.

— Элизабет была ему предана, она о нем беспокоилась. Вы когда-нибудь встречали сестру и брата, которые бы так же друг о друге заботились — в возрасте тридцати лет?

Он шмыгнул носом:

— Ну, дала она ему пирога. А сама-то она его ела?

— Она вегетарианка. — «Абсолютная» я опустила. — Судебная патология не моя область. Что показала аутопсия? Что было в его желудке?

— А кто готовил остальную еду? — вступил Армстронг.

— За исключением ореховых кексов все сделала я. Но никому, включая Филипа, не было плохо. — В моем голосе слышалось раздражение. — Мне непонятны ваши намеки.

Они все это проигнорировали, зато обрушили на меня шквал вопросов. Не поссорился ли Филип с кем-нибудь на бранче? Был ли еще кто-то на парковке? Нормально ли завелась его машина? Не было ли что-то прикреплено к ее днищу? Были ли исправны тормоза? Я ответила на все так спокойно, как только могла: не было ничего подозрительного ни с машиной, ни с ним самим.

— Вы ведь встречались с Филипом, так? — спросил Армстронг.

Во второй раз за день меня атаковали неожиданные слезы. Расклеиться на глазах у этих двух было последним, чего я хотела. Я кашлянула, чтобы собраться, и четко произнесла:

— Он мне очень нравился.

— Кто-нибудь мог вас ревновать? — давил Армстронг. — Ваш бывший муж? Бывшая жена Миллера живет на Гавайях, но, может быть, вы что-то знаете о его бывших девушках?

— Я ничего не знаю о его бывших девушках, — еще более отчетливо ответила я. Единственное, что я знала о его бывшей жене, это то, что она вообще была. И, слава богу, встречались мы всего лишь один месяц. Кажется, слезный приступ отступил. Я уже совсем собралась с духом и продолжила: — Я стараюсь как можно реже пересекаться со своим бывшим мужем.

— У нас есть несколько заявлений, мисс Беар, и они все от вас.

— На бранче его не было, — ровно ответила я.

— А Филип пил что-нибудь? — спросил Бойд, уставившись на меня. — Кофе? Сок? Шампанское?

— Я не видела, чтобы он что-то пил.

— Но уже спустя двадцать минут он вел машину так, словно был пьян.

Я положила обе руки на стол и наклонилась ближе к их ничего не выражающим физиономиям:

— Тогда почему он не остановился?

— Мачо не останавливаются, чтобы попросить женщину о помощи. Наверное, — отозвался Бойд.

— Слушайте, почему бы вам не послушать офтальмолога? — тряхнула я головой. — Возможно, он сделал Филипу какие-то назначения, а у лекарств бывают побочные действия… ну, я не знаю…

— Спасибо, мисс Беар, — прервал меня Бойд, кивая Армстронгу в знак того, что опрос завершен. — Если нам что-то еще от вас понадобится, мы позвоним.

Я натерла сыры, разбила яйца, всыпала муку, влила сливки, отжала чилийский перец. Засыпала сыр в форму для выпекания, а когда вылила на него тесто, блюдо приятно забулькало. Выложив сверху перец, я осторожно залила каждый перчик пикантным соусом. Стоило мне сунуть пироги в духовку, снова запищали ворота. Неужели опять полицейские? Нет уж, буду готовить, независимо от того, понравится им это или нет.

Но это были не полицейские.

Это был мой бывший муж.

Он широко улыбнулся мне в монитор и поднял вверх обе руки: дескать, он без оружия.

Я впустила его машину и почувствовала себя дурно. Все еще в потрясении после аварии и совершенно умаявшись с этой готовкой на ужин, я забыла позвонить Арчу и убедиться, что он готов. Я не сводила глаз с монитора и думала: если уж я справилась с последней моделью кухонного комбайна, то с этим — точно смогу. В надежде на чудесное избавление я позвонила по внутренним телефонам. Никто не ответил. Я метнулась к парадному входу. Впускать я его не намерена!

— Я слышал, с твоим бойфрендом что-то произошло…

Тщетно я искала глазами хоть кого-нибудь: соседей, генерала, Джулиана. Но поблизости никого не было. Только мраморные и глиняные горшки, куда генерал собирался посадить герань и бальзамин.

— Худая молва на крыльях летит, — ответила я, переминаясь с ноги на ногу.

— Мне надо поговорить с тобой.

— Слушаю. — Я повернулась боком, чуть отодвинув рассаду в сторону, и неловко присела.

— Я не сказал, что хочу прилечь с тобой рядом. Я сказал, что хочу поговорить.

— Я отлично слышала, что ты сказал. И если ты собираешься говорить со мной, выбирай выражения.

Поиграв глазами, он качнул головой и снисходительно мне улыбнулся. Из-за его невероятной красоты — мальчишески нежное лицо, каштановые волосы, светло-голубой взгляд — я теряла голову даже теперь. К тому же он пускал в ход эти свои профессиональные штучки: изображал положительность. Всегда, не только со мной, но и всеми другими женщинами. Я узнала об этом уже после замужества. Джон Ричард Корман принадлежал к тому типу, что имел в виду Генри Киссинджер, когда говорил: власть — самый сильный афродизиак.

Это был мужчина, которого я когда-то любила. Мужчина, который бил меня, когда бывал пьян. Мужчина, который меня не любил. Я знала: чтобы выстоять против его обезоруживающей «доброты», надо сделать этот наш разговор как можно короче. Кстати, не о себе ли говорил Киссинджер?

Я опустила пальцы в почву рассады с геранью. Сухая. Из фартука я вытащила маленький ножик, которым обычно чистила овощи, и положила рядом с растением — так, чтобы Джон Ричард не видел. На всякий случай.

— Моя подруга хочет научить Арча нескольким фокусам.

— Умоляю. В прошлый раз твоя подружка пыталась объяснить ему что-то по геометрии, и он схватил двойку.

— Может быть, это все потому, что кое-кто слишком занят готовкой и не успевает помогать сыну с домашним заданием?

Я закрыла глаза — мне не хотелось этих разборок, — а когда открыла, он улыбался. Улыбался щедро, простецки, своей любимой невинной улыбкой.

— Ну и где же сестра Марлы и ее знаменитый муж? Как там его? Роммель?

— Не начинай.

Он посмотрел в небо:

— Ладно, скажи мне вот что. Для кого ты сегодня готовишь?

— Для Харрингтонов.

Он разразился отчаянным смехом. Я не собиралась подыгрывать ему вопросом, в чем заключалась причина его веселья. Но ему, кажется, было все равно:

— Это самый черный прикол, какой я когда-либо слышал, — выдохнул он между накатами хохота.

— Почему это? — Разговор наш был странным, но до боли знакомым. Одна тема, потом другая, смех в течение целой минуты, затем… Затем его руки как-то неожиданно оказываются на моей шее. Ох, нет. Сегодня не выйдет.