и мне восемнадцать лет. Я — профессиональная гимнастка и танцор, входящая в состав одного из самых популярных акробатических балетов мира. У меня много сумасшедших фанатов, армия поклонников из статусных мужчин, но это не мешает мне оставаться недотрогой с ледяным сердцем.

Я не верю в любовь. Хотя внутренний голос кричит, о том, что, возможно, я просто ее не помню.

Его. Не помню.

С моим поломанным мозгом, я могла влюбиться сотни раз и успешно забыть об этом.

— Можешь открыть глаза, если осмелишься, — стальной мужской голос эхом отлетает от стен, моя кожа мгновенно реагирует на столь снисходительный тон. Будто миллионы игл вонзаются под кожу одновременно, и остро ощутив это, я вдруг осознаю, что совершенно обнажена.

Я, черт возьми, голая. В полной тьме. В компании незнакомого мужчины, которого не вижу, но ощущаю его тяжелую и мощную энергию всем своим нутром. У меня внутри все сжимается от одного лишь его присутствия.

Его голос — словно глас Бога или Дьявола. Глубокий, одновременно порочный и святой, многоликий и приглушенный, такой же бескомпромиссный и всеобъемлющий, каким мне рисуется он.

Кто этот мужчина? И почему он разговаривает со мной словно с вещью? Почему я обнажена и судя по боли в запястьях и на лодыжках от жесткого давления веревки — связана? Причем в весьма раболепной позе. Не помню, чтобы подписывалась быть шибари-моделью. Мне не привыкать иметь дело с веревками, в своих представлениях я часто использую воздушные полотна и ленты.

Несмотря на его манипуляцию, прозвучавшую во фразе «если осмелишься», я открываю глаза. Остаюсь с широко закрытыми — вокруг меня по-прежнему царит непроглядная тьма, словно я потеряла зрение. Надеюсь, это не так. В детстве у меня были проблемы с глазами, и темнота всегда окутывает меня первородным страхом лишиться их главной функции.

— Что видишь? Ты можешь подать голос, — все также по-царски произносит он. Мне уже хочется врезать обладателю столь высокомерного тона, и поставить его на место.

Всегда терпеть не могла таких зрителей. Частенько они покупали места в VIP-ложу, только для того, чтобы поглазеть на то, как мои соски просвечивают сквозь облегающее концертное боди. Часто подобные «дяденьки» хотели купить меня, но пока обходилось без этого.

— На мне повязка, которую наверняка ты на меня и напялил, — слова даются с трудом, словно в горле застревает песок и микрочастицы чего-то терпкого и химозного. Ах, да, это краска. Такое чувство, что я лежу в луже краски или мастерской художника, где стены насквозь пропахли инструментами его творений. — Поэтому, естественно, что я ничего не вижу. Где я? Кто ты?

— Что тебе даст этот ответ, если ты сама не знаешь, кто ты? Какая разница, кто я? — с усмешкой отзывается мужчина. Колдовской и низкий баритон утягивает меня в черную воронку, усыпанную звездами. Я словно проваливаюсь в глубины своего сознания перед наркозом. — Важно: что ты чувствуешь?

Он что, психолог? Скорее, псих. Хорошо, псих-одиночка, давай поговорим о моих чувствах.

— У меня затекли руки. Болит каждый миллиметр тела. Голова раскалывается на части.

— Что насчет страха?

— Я не боюсь тебя. Разочарован? — смело отрезаю я и почему-то вижу его дьявольскую ответную ухмылку перед внутренним взором.

— Что ты помнишь из последних событий?

— Я обязана отвечать своему похитителю? — фыркаю в ответ, сама удивляясь своей смелости.

Очевидно, что я очень далеко от дома. А судя по позе, в какой он скрючил меня на полу и связал, закрыв глаза лентой — мой похититель как минимум — маргинал с отклонениями, который собирается надо мной издеваться, как максимум — серийный маньяк-убийца.

Стать жертвой психа — достойное завершение блестящей карьеры циркачки, Тея. Ничего не скажешь.

— Я не твой похититель. И мне ты очень многим обязана, Эмили.

Эмили? Тогда тем более бояться нечего. Псих принял меня за другую девушку. Остается сделать так, чтобы он понял, что я не та, кто нужна ему, прежде чем он убьет меня.

— Вы меня с кем-то перепутали, — рычу в ответ, резко осознав, что псих принимает меня за какую-то свою одержимую влюбленность или вроде того. — Меня зовут Алатея. Или просто Тея.

— Поверь, есть множество причин, по которым я не мог тебя с кем-либо перепутать. И скоро ты узнаешь, почему.

— Плести интриги у вас получается лучше, чем быть джентльменом.

— Я эквивалент слова «джентльмен», или ты намекаешь на то, что тебе больно лежать на твердом полу?

— Именно. Именно это я и хочу сказать. И…отпустите меня. Развяжите немедленно. Если вам нужны деньги, выкуп… дайте мне позвонить. Я сделаю всего один звонок. Возможно, мы сможем договориться.

— По-прежнему думаешь, что ты в плену, Эмили? Ты правда ничего не помнишь?

— Едва ли это похоже на мой родной дом.

— Насчет родного — не уверен. Но ты определенно дома, — звук тяжелых шагов по паркету отдается набатом в моей груди. И вот я уже чувствую, что он совсем близко — возвышается надо мной, словно цунами, намеревающееся обрушиться и накрыть с головой.

— Хватит говорить загадками. Давайте, я оденусь, и мы поговорим. Если вы маньяк или что-то вроде того, то скажу сразу: меня очень невыгодно убивать и насиловать. Я артистка, у меня есть покровители. Вас рано или поздно найдут и посадят. Предупреждаю: мое тело не спрятать в чулане под лестницей.

— Я не собираюсь убивать тебя, Эмили, — моего позвоночника касается что-то мягкое, похожее на кисть. Все тело непроизвольно покрывается мурашками, и это, черт возьми даже приятно. — Да и насиловать не придется, — кисть едва касается моего тела, словно крылья порхающей бабочки. Я открываю в себе спектр новых ощущений, когда она стремительно доходит до ямочек на моей пояснице и ягодиц.

— Что вы делаете? — едва дышу, немного страшась того, что безумец изнасилует меня рукояткой кисти. — Хватит. Прекратите.

— Обрисовываю границы того, что принадлежит мне. Твое тело, Эмили. Но это так мало…учитывая твою проблему, мне нужно больше. Твое сознание. И как следствие, душа.

— Даже если вы чертов арабский шейх, я не принадлежу вам. Ясно? И вообще, только трус может говорить с девушкой, когда она голая и связанная.

— Закрой рот, — обхватывает мой подбородок, надавливая большим пальцем на губы. — Не смей говорить со мной в таком тоне.

— Иначе что? Вы только что сказали, что убивать не собираетесь, насиловать не придется. Все козыри сразу скинули. Поэтому буду говорить, как мне вздумается.

— Есть вещи хуже смерти, Эмили. Забвение. Неведение. Неизвестность. И неминуемость. Отчаяние…, когда не можешь что-либо изменить, вернуть время вспять и переписать момент жизни. И мы оба прекрасно об этом знаем.

— Тогда мне хотелось