Лешка всегда знала, что ее брат от скромности не умрет, но спорить с ним не стала.

— Возможно, ты и прав.

Миновав кинотеатр «Художественный», они подошли к станции метро «Арбатская». Там Ромка нашел телефон-автомат и позвонил Арине.

— Я собираюсь к Сонечке в больницу, — сказала девушка. — Ты меня у самого порога застал.

— Но ты же вчера к ней ездила!

— Вчера я не смогла ничего ей сказать, язык не повернулся, а сегодня решила-таки это сделать.

— А мы хотим рассказать тебе что-то очень-очень важное.

— Тогда подъезжайте прямо к больнице. Машину мою вы знаете, в крайнем случае, подождете возле нее.

— Отлично. Едем!

Арина вышла из больничного корпуса и кивнула ребятам.

— Давно ждете?

— Не очень. Как себя чувствует твоя знакомая? — спросила Лешка.

— К счастью, гораздо лучше, — отпирая двери своей «десятки», ответила девушка. — Сонечка начала шевелить ногами, то есть с позвоночником у нее все в порядке, а это самое главное. Врачи больше не сомневаются в том, что она сможет ходить, и поэтому известие о подмене ее «Восхода» она восприняла более-менее спокойно. И, оказывается, у нее есть еще одна работа, о которой пока никто не знает. Соня сказала, что не решалась ее выставлять, так как считала незавершенной, но я ее убедила, что время не терпит, и пока обстоятельства для нее благоприятные, грех ими не воспользоваться. Поэтому прямо сейчас я еду к ней домой за этой самой картиной. Хотите со мной?

— Еще бы! — воскликнул Ромка.

Арина, свернув на проспект Мира, остановилась у светофора на перекрестке.

— А у вас что стряслось?

— А вот что. Мы вчера вечером случайно оказались у галереи и увидели, как туда пришла какая-то женщина и осталась работать в мастерской. Такая вот из себя, — Ромка сделал рукой зигзаг и пояснил: — Стройная, одним словом. А сегодня мы зашли в один ресторанчик на Старом Арбате, — он сказал это так, будто ходить по ресторанам для них с Лешкой — самое обычное занятие, — и встретили ее там. А потом на одном из стендов увидели картину, ну очень похожую на «Восход», только она «Закат» называется. И узнали, что ее написала женщина, которую зовут Инна Николаевна, то есть та самая тетка, сечешь? Видишь, как нам повезло и как быстро мы во всем разобрались. Остается только узнать, кто она такая. Ты, случайно, не знаешь?

Арина покачала головой.

— Понятия не имею.

Ромка даже на месте подскочил.

— Значит, Павел Петрович ее от всех скрывает? Разве это не подозрительно? Что, если он с ней в сговоре? И тогда ты была абсолютно права, когда говорила, что он сваливает с больной головой на здоровую.

Вспыхнул зеленый свет, и сзади засигналили. Арина тронула машину с места.

— Надо, конечно, разобраться в том, что ты мне сказал, однако Павел не может быть ни с кем ни в каком сговоре. Я хоть и зла на него за его подозрительное отношение ко мне и моим друзьям, но абсолютно уверена в том, что сам у себя он никаких картин не крадет.

— Тогда, возможно, его самого водят за нос. Пригрел змею на своей груди, и потому ему следует открыть на нее глаза. Ты нам поможешь в этом?

— Посмотрим, — ответила Арина. — Я вот думаю, нести ли мне в его галерею новую работу Софьи? С одной стороны, Павлу хочется помочь несмотря ни на что, с другой — кто может гарантировать, что и с этой картиной ничего не случится? Хотя теперь, я надеюсь, он примет особые меры безопасности.

— Я по радио как-то слышал, что картину самого Марка Шагала, «Над городом», из нью-йоркского музея увели, а уж из галереи-то этой, да при большом желании… А почему твой Павел Петрович не установит систему видеонаблюдения?

— Никаких краж из галереи ни разу не было, поэтому он, наверное, и не думал об этом. А сейчас, возможно, денег на нее нет.

Софья Полянская жила в самом конце Кутузовского проспекта. Арина набрала известный ей код на двери подъезда, они поднялись на третий этаж старого дома. Девушка достала из кармана связку ключей, открыла массивную дверь.

Квартира состояла из двух больших комнат. Одна из них, более просторная и светлая, служила художнице мастерской. На мольберте у окна стояла небольшая картина. Лешка повернула ее к себе и подняла глаза на Арину:

— Еще лучше прежней, да? Хоть они и похожи. А солнечные блики какие яркие! Как настоящие.

На этом холсте первые лучи невидимого солнца тоже пронизывали покрытый дымкой полупроснувшийся город, предвещая замечательный день. Утро только занималось, тротуары блестели в ожидании потока автомобилей, магазины распахнули двери для первых посетителей. Картина так и называлась: «Ожидание». Арина тоже залюбовалась ею.

— Этот пейзаж дышит оптимизмом. Все-таки Софья — настоящий мастер. Ей всегда удается делиться с людьми своей радостью.

— Рома, а тебе нравится? — повернулась к брату Лешка.

Ромка молча кивнул, утешая себя тем, что у него совсем другая манера письма и в своей области абстрактной живописи он тоже запросто может стать, если уже не стал, непревзойденным мастером.

— Давай посмотрим, что у нее еще есть, — увидев стоящие в углу картины, попросила Лешка. — Мы же этим не причиним ей вреда?

— Она почти ничего не успела сделать после возвращения из Нью-Йорка, — ответила Арина и наклонилась к стене, перебирая недописанные холсты на подрамниках.

Ромке стало неинтересно, и он отправился бродить по квартире. Ничего примечательно в ней не было. Обычная, как у всех, кухня. Не отличалась особой обстановкой и вторая комната. Ромка подошел к окну, остановился возле письменного стола, заметив, что из самого большого его ящика торчит ключ. Очевидно, хозяйка торопилась и забыла его вынуть. Прикрыв за собой дверь, Ромка повернул ключ и выдвинул ящик. Поверх собрания самых разных вещиц: маленьких игрушечных человечков-инопланетян, смешных утят, динозавриков, брелоков, писем в старых конвертах, газетных вырезок, квитанций, значков и всякого рода косметики лежал небольшой черный ежедневник в блестящем переплете из искусственной кожи.

И Ромка не утерпел. Его рука сама, непроизвольно, потянулась к тетрадке. Это был дневник. На первом листе стояла дата: 15 октября.

Писала Софья крупными, чуть ли не печатными буквами, поэтому не приходилось разбирать слова. И Ромка прочел:

— Кто сказал, что Нью-Йорк — это каменные джунгли? Очевидно, тот, кто никогда не видел его на рассвете и не слышал, как шумят платаны на Пятой авеню, как покрывают падающие листья зеленые газоны Центрального парка. Достаточно одного осеннего раннего утра, чтобы навсегда влюбиться в этот невероятный город. Как брызжет солнце с окон небоскребов! Это «праздник, который всегда с тобой». Американец Хемингуэй когда-то давно сказал это о Париже, но лучшей фразы я сейчас подобрать не могу. Ведь, в отличие от него, я художник, а не писатель.