считала затею Вирайи нелепой. Так они безуспешно ходили от двери к двери, пока Вирайю не догнал Рамлу-дхоби. Он протянул Вирайе небольшой узелок.

— Тут две шелковые рубашки: одна — Джаганнатха Редди, другая — Пратаба Редди.

— Ты хочешь, чтобы мой сын надел рубашку заминдара?! — воскликнул Вирайя, и в голосе его звучали ненависть и отвращение. — Подумай, Рамлу, что ты говоришь?..

— А где же еще найдешь в нашей деревне шелковую рубашку? — смутился Рамлу.

Вирайя молчал. Один за другим возвращались ватти — все с пустыми руками. Вдруг Вирайя что-то вспомнил. Он кинулся к своей хижине и открыл деревянный сундук. На дне сундука хранилось приданое его жены. Все вещи были потертые, поношенные. Но среди них оказалось шелковое покрывало, которое мать Рагху Рао берегла для своей будущей невестки.

Время от времени она доставала его и с гордостью показывала мужу, приговаривая:

— Погляди-ка! У кого из жен ватти найдется такое прекрасное покрывало? Я подарю его своей невестке, когда будем женить сына!

Вирайя осторожно вытащил со дна сундука помятое, слежавшееся покрывало. Оно было алое, очень красивое и при свете фонаря ослепительно сверкало. Все дружно и радостно воскликнули: «Есть! Наконец-то!»

— Вот только выйдет ли из него рубашка? — с сомнением спросил Вирайя.

— Выйдет! Надо сейчас же позвать портного Сома-аппу! Времени осталось в обрез!

Кто-то из крестьян привел портного. Осмотрев покрывало, Сома-аппа объявил:

— Мало. Настоящая рубашка не выйдет, а банди, пожалуй, получится.

— Тогда шей банди, — решили люди. — Да поторапливайся.

— Я не захватил с собой машину, — сказал Сома-аппа.

Молодые парни бегом отправились за швейной машиной, а тем временем Сома-аппа развернул покрывало и принялся его внимательно разглядывать. В нескольких местах оно было побито молью.

— Ну как, Сома-аппа? — с тревогой спросил Вирайя.

— Не беспокойся, — улыбнулся Сома-аппа. — Я сумею скроить так, что на рубашке дырок не будет.

Принесли швейную машину. Сома-аппа осторожно разрезал ножницами покрывало, вдел нитку в иголку и приступил к делу. Полдеревни следило за его работой. Никогда ему, Сома-аппе, не приходилось шить такую удивительную рубашку. Ему казалось, будто каждый стежок на шелковой ткани вбирает в себя горе крестьян, будто в каждой ее складке затаились их надежды и чаяния. Один раз, когда слишком плотно натянутая ткань лопнула у шва, из сотен уст вырвался стон — словно сердца всех присутствующих рвались на части. Сома-аппа работал с осторожностью.

— Торопись, Сома-аппа, — сказала одна из женщин. — Мы должны еще вышить на рубашке цветы.

Все с удивлением посмотрели на женщину.

— Так решило «Истри сабха», — пояснила она.

И теперь эта рубашка принадлежала уже не сыну Вирайи, а сыну всей деревни. Женщины, тихо напевая, вышили на ней цветы и листья в знак своей касты, а на груди — серп и молот в венке пшеничных колосьев. Потом они сплели гирлянды из живых цветов и уложили на них рубашку.

Тут кто-то спохватился: все хорошо, но рубашка не отглажена. Даже у Сома-аппы не оказалось утюга. Как быть? Утюг есть только у портного, который шьет для заминдара. Но дом его далеко, за усадьбой, и рядом с ним полицейский пост. Кто решится туда пойти? А вдруг полицейские подстерегут?

Все же нашлись два ватти, которые не побоялись полиции.

Когда они ушли, Рангду сказал:

— Надо оповестить всех жителей окрестных деревень, что мы понесем эту рубашку к воротам тюрьмы.

И вскоре все местные крестьяне с зажженными факелами собрались на деревенской площади. Никто теперь не боялся ни заминдара, ни его приспешников. Когда же вернулись ватти, ходившие за утюгом к портному, все увидели, что один из них ранен в ногу. Это подлило масла в огонь. С еще большей силой зазвучали над деревней громовые слова призывов к единению. Они долетели до соседних деревень, и оттуда неслось ответное эхо. Тем временем стали прибывать группы крестьян из Паттипаду, а с ними народные сказители и барабанщики…

Память об этой ночи будет жить вечно. Освещая себе путь факелами, пять тысяч человек подошли к усадьбе заминдара. Там никого не оказалось. Заминдар бежал вместе со своей челядью. Жители деревень один за другим присоединялись к необычному шествию. И снова заминдары бежали из своих поместий. Все громче и требовательней звучали голоса крестьян. Процессия приближалась к тюрьме, которая была в двух часах пути от Срипурама.

…Когда начало светать, рубашка была наконец в руках Рагху Рао. Он с недоумением посмотрел на отца. Но сердце его затрепетало от радостного изумления и благодарности, когда он узнал, как была сшита эта рубашка и как тысячи крестьян несли ее к воротам тюрьмы. Глаза Рагху Рао засветились надеждой, могучей верой в будущее, он поверил в торжество сил света. И тогда, словно малое дитя, он припал головой к плечу отца, а тот крепко обнял любимого сына.

— Уже утро. Времени мало, — сказал Вирайя. — Надень рубашку. Так хочу я! Так хотят все крестьяне! А поверх нее, если нужно, накинь арестантский халат.

Улыбаясь, Рагху Рао сбросил тюремную одежду и осторожно, неторопливо надел банди из алого шелка. Отец с гордостью взглянул на сына. Чувства Рагху Рао смешались. Он понимал, что это не простая рубашка — она была знаменем его народа, великим символом борьбы и пролитой крови. Она была его землей, она впитала любовь его матери и его отца. Радость охватила Рагху Рао. Пальцы его прикасались к мягкому, нежному шелку, и ему казалось, будто вместе с этой рубашкой в темную камеру проникло шуршание листвы тутового дерева, проникли добрые, счастливые вести о сбывшихся желаниях и стремлениях его народа. Рагху Рао поглаживал легкую ткань рубашки и с любовью смотрел на отца.

Утро… Рагху Рао показалось, будто рассвет с силой ударил в лицо ночи; брызнули искры, и тюрьма вспыхнула, как факел: железные двери расплавились, каменные стены рухнули, остались лишь груды металла и щебня. И вдруг над всем этим ярко засверкало солнце. Рагху Рао воскликнул:

— Бапу! Смотри! Тюрьма не смогла остановить солнце!

Слезы хлынули из глаз Вирайи, и он не сдерживал их. Они текли по его старческому, изможденному лицу. А сын его, Рагху Рао, окруженный стражей, шел на виселицу; утренняя роса нежно окропила лоб юноши, солнце согревало его сердце.

В воздухе гремела песня и, как волны прибоя, обрушивалась на стены тюрьмы.

Оди-годи-го!

Брат мой, посмотри —

Встает вся Телингана.

Оди-годи-го!

Бейте в барабаны!

Ты слышишь мерный шаг

Шествия победы!

Над Андхрой алый стяг.

Вставай! Вперед к победе!

Песня, гремевшая за воротами тюрьмы, зазвучала и