— Сто, может, и многовато будет, а вот девяносто девять в самый раз, — отшутился Федор, но внутри у него как заноза засела мысль о «сослуживце». Кто бы это мог быть? Он знал лишь одного человека, страстно желавшего именно его смерти и даже пытавшегося его убить. Барон Леонид Браузе. Но был ли это барон? И если да то что он делал в Казани?

Через три дня, когда приехал, наконец, Георгий, и все многочисленное семейство Дивовых собралось в маленькой родительской усадебке. Сестры Софья и Екатерина, дамы замужние, прибыли с супругами и детьми; братья Федора, не обремененные семьями, несколько свысока поглядывали на беготню и суету, производимую многочисленными и разнокалиберными по возрасту племянниками и племянницами. Особую радость и восхищение малышни вызывала пушистая елка, поставленная в зале, украшенная гирляндами мишуры, увешенная золочеными грецкими орехами, конфектами, завернутыми в разноцветные бумажки, и медовыми пряниками. Сей диковинный предмет появился в доме Дивовых по настоянию старшей сестрицы Софьи Васильевны, которая, выйдя замуж ни много ни мало за князя Владимира Андреевича Вяземского, действительного камергера Двора его императорского величества, проживала в Петербурге. Она не редко бывала при императорском дворе, где и подсмотрела новую моду, завезенную в Россию прусской принцессой Фредерикой Шарлоттой Вильгельминой, а ныне царствующей императрицей Александрой Федоровной, — украшать на Рождество лесную красавицу к восторгу детворы.

После обеда, прошедшего в веселой и непринужденной атмосфере, Федор собрался отправиться с визитами, дабы убедить окончательно родных и знакомых в полнейшем своем здравии, но терпкий запах хвои, чье-то натужное пыхтение и возня приманили его в зал. У елки возилась крохотная девчушка, еле видная из пены кружевного платьица. Она упорно и сосредоточенно тянула золоченый грецкий орех, но ниточка никак не хотела соскальзывать с колючей ветки. Елка нервно вздрагивала, явно протестуя против такого бесцеремонного обращения. Наконец ниточка не выдержала и порвалась, вожделенный орех оказался в руках у малышки, а сама она со всего маху приземлилась на попку. Воцарилось изумленное молчание, но Федору показалось, что это лишь затишье перед бурей и через мгновение раздастся громкий плач. Он быстро подошел к пострадавшей, присел рядом. «Как ее зовут?» — попытался вспомнить он.

— Какой у тебя чудный орех, — произнес он первое, что пришло в голову. — Я могу для тебя снять еще один. Хочешь?

Девчушка подняла на него синие, как теплое южное море, глаза. Федор почувствовал укол в сердце. Какой необычный глубокий цвет, темная синь. Как у… Лизы.

— Дай! — ответила малышка, протянув крошечную ручку в сторону елки.

Федор снял еще один орех, отдал малышке, а потом, сам не зная почему, взял ее на руки. И когда она обхватила ручонками его шею, сладкая боль с легкой горчинкой коснулась его души — если бы не злой рок, он мог бы, наверное, сейчас держать на руках свою дочурку с такими же светлыми волосенками и глазами, как у ее мамы, у Лизы…

— Мари! Ах ты, проказница! — воскликнула Софья Васильевна, поспешно ступая в зал. — Опять прячешься? Уже и дядю Федора успела в оборот взять!

— Не волнуйся, — успокоил Федор сестру. — Мы с ней урожай собирали. Никогда бы не подумал ранее, что на елке вместо шишек могут грецкие орехи расти.

— Есть многое на свете, друг Горацио… — усмехнулась сестра и протянула руки к дочери. — Иди к маме, золотко мое, а то, того и гляди, помнешь да испачкаешь дядюшку, вон он как расфрантился. Собрался куда?

— Съезжу с визитами. Пора старые знакомства возобновить.

— Варвару Васильевну не обойди вниманием, госпожу Мамаеву, — напомнила сестра. — Она о тебе спрашивала. У нее сегодня вечером маленькое музыкальное суаре, думаю, тебе будет интересно.

После отъезда Браузе мир, в котором жила Елизавета, погрузился в сумеречную тень. До этого момента жила она смутной надеждой, что все как-то еще может устроиться. Рано или поздно Федор вернется в родной город, они встретятся, и она разделит с ним ответственность за судьбу сына. Но он погиб, исчез и не вернется к ней никогда. Никогда. Три дня после сего рокового известия пролежала Лиза в постели в оледенелом безразличии ко всему миру, отказываясь от еды и питья, не обращая внимания даже на маленького Феденьку, покуда не ворвалась к ней в комнату разгневанная Варвара Васильевна.

— Что ж ты это творишь, душа моя?! — решительно развернула она Лизу лицом к себе и уперла руки в бока. — Уморить себя решила? Сына во второй раз осиротить? Эк, как все складно придумала! Нет меня, и вся недолга, а вы тут на грешной земле телепайтесь как хотите! — От крайнего возбуждения Варвара Васильевна невольно перешла с Лизой на «ты» и начала употреблять в своей речи выражения, до сего момента ей крайне не свойственные.

— Ежели с тобой что случится, — Мамаева угрожающе нахмурила брови, глубоко вздохнула и выпалила, — так и знай, отдам Феденьку в сиротский приют. Я еще женщина не старая, могу и замуж выйти — кавалеры вон устали порог дома обивать! Не до него мне будет! Желаешь такой доли своему дитяте?!

От сего лихого кавалерийского натиска Лиза испуганно открыла глаза и приподнялась на локте. Такой рассерженной добрейшую Варвару Васильевну она не видела никогда.

— Что смотришь? Думаешь, тебе одной довелось близкого человека потерять? — Тень боли и горечи скользнула по лицу Мамаевой. — Грех вам, право, на судьбу сетовать да Всевышнего гневить, — уже спокойнее продолжила она, присела на постель, тихо прикоснулась к Лизиной руке. — Молодая, сильная, здоровая. Крыша над головой, слава Богу, есть, капитал кое-какой наличествует, сыночек подрастает. Чего ж вам еще? А боль сердечная… — уголки ее губ опять печально поползли вниз, — и с ней жить научишься. Время безжалостно, но мудро. Все проходит, пройдет и это.

Внутри Лизы будто что-то сломалось. Прорвав плотину ледяного отчаяния, пульсирующая горячая боль охватила душу и тело, взрывая их на тысячу ноющих осколков, но это был трепет и судороги возвращающейся жизни. Она уткнулась в коленки Варвары Васильевны и горько зарыдала, оплакивая свои наивные девические мечты, смерть двух самых близких ей людей: батюшки и Федора, — и раннее сиротство маленького сына. Через четверть часа Мамаева кликнула Наташку… и жизнь пошла своим чередом.

Варвара Васильевна жила, что называется, открытым домом, гостей привечала да и светскими развлечениями не брезговала. Посему вскоре вокруг ее компаньонки, молодой прелестной вдовы Елизаветы Толбузиной, образовался кружок преданных воздыхателей. И хотя Елизавета Петровна держалась с поклонниками несколько отстраненно, но загадочный взгляд ее фиалковых глаз, казалось, сулил им нечто такое, ради чего стоило пожертвовать и временем, и состоянием, а возможно, и самою жизнью.

Но нынешним трезвым матримониальным расчетам Елизаветы соответствовали только двое, ибо судьбу свою на этот раз решила она связать с человеком надежным и солидным. Девические грезы о романтическом герое, луне и тайных свиданиях были оставлены ею самым решительным образом. После всех трагических перипетий душа ее желала покоя и стабильности, а самое главное — хорошего отчима для маленького Феденьки. Посему выбор свой остановила Лиза на Петре Николаевиче Чегодаеве и Александре Ивановиче Де Траверсе. Оба они были уже не молоды, лет под сорок, и тот и другой обладали вполне приличным состоянием и имели незапятнанную репутацию в обществе. Князь Чегодаев был немногословен, могуч телосложением, черноволос и в лице имел нечто татарское, напоминавшее о вольном степном ветре, пламени костра в ночи и ударе лихого копья. Маркиз же Де Траверсе, председатель Казанской палаты уголовного суда, действительный статский советник и кавалер орденов Святого Владимира и Анны, был высок ростом, но тонок в кости, отличался изяществом движений и безупречным вкусом, а также славился проницательностью ума и деликатностью обращения не только с дамами. К его помощи не редко прибегал сам губернатор его превосходительство Иван Григорьевич Жеванов для разрешения каверзных или щекотливых ситуаций, кои в изобилии порождала провинциальная повседневность. До решительных объяснений с избранниками у Лизы еще не дошло, но она остро чувствовала, что не за горами тот роковой момент, когда придется предпочесть одного из них. Необходимо будет сделать выбор, а значит, открыть свою тайну постороннему человеку, который, может быть, отвергнет ее. Утаить же горькую правду, начиная новую жизнь со лжи, Лиза не хотела и не могла.