Там все должно было случиться. Голова от вина, дополнительно употребленного, отключилась, «это» вступило в свои права, но зазвонил телефон, и мальчик передал Ираиде трубку. Мама приказала спуститься, и Ираида, смирившись, сошла с дивана, где оставались только мгновения до желанного.

Так в первый раз голова победила «это».

Потом, уже в институте, все случилось буднично и серо. «Это» как в воду глядело: мальчик на сеновале в деревне, в антисанитарных условиях, отнял лелеемое, а взамен ничего. Жаль, все могло быть иначе.

Потом был первый муж, «артист московских театров» – так он себя называл. Он правда где-то играл маленькие роли, все время спал днем, а ночью репетировал. Ираида любила его, но он все репетировал и доигрался до того, что ушел к режиссеру.

Первый муж ушел, а она плакала, стыдно было перед родственниками; муж ушел к другому, не к бабе какой-нибудь.

В диалоге двух полюсов мнение было едино: невелика потеря, если он не оценил Ираиду, скатертью катись, содомит, порядочной женщине не пара, пусть ищет вдохновения со старым козлом, пусть теряет свое лицо на чужой подушке, где роль его одна – стоять на четырех лапах.

Второго мужа Ираида нашла в гостях у подруги из клиники пластической хирургии. Он был пациентом, богатый чиновник, торгующий местами для мусорных полигонов, человек скромный, но преданный. До капитализма мусора было мало, продуктов было мало и вещей тоже, а потом мусор пошел лавиной, и в сорок чиновник стал мусорным королем, распух от денег и стал о себе совсем другого мнения. Раньше его никто не уважал, он сам себя не уважал, но люди, приходившие к нему за помощью, его переубедили: «Иван Иванович, вы у нас такой». И он поверил, старую жену метлой выгнал, а сам переехал в домик площадью метров восемьсот и зажил как султан. Девушек брал таких, что дух захватывало, но однажды услышал, как очередная звонила предыдущей и сказала, что он жирный козел и урод.

Он все понял и занялся собой.

Сначала нарастил в «Реал транс хайер» шевелюру, потом отжал жир из жопы и живота-подушки, потом личный тренер накачал ему грудь и руки. Иван Иванович постоянно делал лимфодренаж и свои тонкие губы превратил в пухлые. Все это в сочетании с искусно сделанной ямочкой на неволевом подбородке выглядело неотразимо. Пара познакомилась на шоколадном обертывании – лежали рядом и пили овощные смеси. Родство душ с телами стоимостью полмиллиона долларов объединило Ираиду и Ивана Ивановича, и из клиники они вышли вместе, пахнущие и думающие одинаково.

Прожили они недолго, но счастливо. Не доглядела она, ушел он от нее через год к бабе из налоговой. У Ираиды от папы машина была «беха» старая. Забыла Ираида о ней, а налоговая вспомнила и прислала транспортный налог за десять лет, и ненаглядный пошел разбираться и разобрался, так разобрался, что сука эта налоговая увидела мужичка ладного и запутала его, взяла гиперсексуальностью. У нее мужики редко были, вот она и творила с ними, как в последний раз, а Ираидин дурачок повелся, подумал, что большим героем стал, и сошел с ума и сбежал от нее ночью темной, когда сука эта по телефону ему минет делала.

Еще она с темными силами водилась, плела ему, что в тайгу хочет уйти, храм Веры строить и жить в том храме, и силу брать из космоса, и жить вечно.

Дурачок с работы хлебной ушел, деньги дал на храм и стал четвертым наложником во втором круге обретших бессмертие. Он в тайге уже с ней не жил, жил со своими посвященными, работал на разных работах и молился на свою Веру Ивановну, которая многих недоплательщиков увела в тайгу, предварительно переведя их активы в доход храма собственного имени.

Сама Вера жила как золотая рыбка, и много стариков и молодых исполняли любое ее желание.

Ираида долго потом размышляла, чем Вера брала мужиков – красоткой она не была, умом не блистала, в сорок лет была просто старшим инспектором, а тут поперло – какое тайное знание ей помогло, где она выпила зелье, из какой чаши?

Ответ нашелся просто, как кошелек, лежащий на столе, – ты ищешь его в старой шубе и готова вскрывать паркет, а он вот, лежит прямо перед глазами.

Эта серая мышка однажды легла на диван и стала анализировать «это».

Отчаянная мысль пришла к ней со страшной очевидностью. Она всегда считала себя недостойной большой любви, считала, что ей нужно жить по совести и по справедливости, играть не по правилам ей было не суждено – так она до тех пор считала.

Не верила в себя, а потом вспомнила, что мама с папой не зря дали ей такое судьбоносное имя – Вера, и она решила все изменить. Достала из шкатулки карточку с телефоном – на ней был только телефон, без имени и организации.

Когда-то, еще на втором курсе, Вере предлагали поработать на один орган, но требовали отказаться от личного счастья. Она тогда решила попробовать ублажить свой орган и отказалась, а теперь, когда с личной жизнью ничего не получилось, она позвонила, и все изменилось.

Ей велели взять отпуск и выехать в Суздаль для учебы и инструктажа по новой судьбе.

Вера попала в группу, которая под видом тоталитарной секты устанавливала социальную справедливость. Ее клиенты отдавали добровольно нажитое непосильным трудом без суда и следствия, сами отдавали и шли в тайгу на тяжелое послушание на пожизненный срок с радостью и благодарностью.

Эту тайну Ираида узнала от племянницы, дядя которой тоже попал в тайгу, но сумел уйти, отдав все свои капиталы на храм Веры. Ушел по болезни, схватил скоротечную онкологию и перед смертью рассказал обо всем племяннице, проводившей его на тот свет в достойном виде.

Ираиде стало легче, она даже обрадовалась, что ненаглядного увело государство, а не наглая тварь из налоговой. Государство имеет право, а эта сука нет, так Ираида сказала себе и стала жить дальше, поиск личного счастья не остановила. Ее навигатор нашел третьего в поезде Москва – Санкт-Петербург.

Она ехала от подруги, праздновали ее юбилей – официально ей было шестьдесят, но цифру за столом не называли, считалось, что она гораздо моложе, настолько моложе, что цифры, где в конце уже идут десятки, не произносились, цифра была сорок с хвостиком. Хвостик рос с каждым годом и почти завял, но подруги стояли на своем. Никаких «пятьдесят-шестьдесят». Им казалось, что, как только их язык произнесет эти цифры, удача отвернется.

Но Ираиде удача улыбнулась: в ее купе сел мужчина, крепкий, с седым бобриком и морозными глазами человека, видевшего смерть врага. У мужчины были румяные щечки, выдавшие его гипертонию и ишемическую болезнь в управляемой стадии.

Его провожали солидные люди, внесли корзину с едой и вином и прощались с мужчиной с огромным почтением. Поезд тронулся, и попутчики остались одни.

«Седой бобрик» церемонно представился Сергеем, ветераном силовых структур, он скупо намекнул, что служил родине, сейчас тоже в строю и не жалеет сил для ее процветания. Родина тоже была благодарна «седому бобрику» – костюм его был хорош, часы стоили не один миллион. Ираида все оценила, и сердце ее забилось, как на выпускном вечере много лет назад.