Не преодолел своей природной нерешительности. А вот велосипедист в резиновых трусах покорил Ревякину своей фигурой. Особенно пристально девочка смотрела ему между ног. Эти трусы явно демонстрировали, что в них скрывается большая тайна.

Мальчик ходил в сатиновых шароварах, а в них мало что можно было показать, да и по-честному, показать особенно было нечего.

Он собирался в дорогу, ехали друзья на два дня, ночевать собирались где бог пошлет или на вокзале, но мальчик об этом маме не сказал, сказал невнятно, что будут спать у несуществующего дяди велосипедиста.

Мальчик положил в сумку полотенце, зубную щетку и чистую майку, зачем-то взял зонт и кепку-аэродром, подаренную ему одним грузином у магазина; был пьян и надел мальчику на голову кепку. Грузин был переполнен вином и предстоящим счастьем с парикмахершей с соседней улицы – она брила его и так заласкала своими мягкими руками, что он с ходу предложил ей жениться, несмотря на семью в Кутаиси и трех детей – семи, восьми и одиннадцати лет.

Он сделал ей предложение, она его приняла и побежала в магазин за праздничными продуктами и вином для помолвки.

Предстоящее счастье делает человека счастливым, даже если планируемое событие не состоится. С тем грузином так и произошло.

Он шел домой к парикмахерше и тащил сумки, полные еды и выпивки. В одной руке его были сумки, другой он теребил слегка отвисший зад парикмахерши. Группе мужчин из местного населения не понравилось, что грузин пасется в чужом прайде, не понравилось, как он небрежно ласкает зад русской женщины, и они решили приземлить витающего в сексуальных фантазиях грузина.

От группы пьющих винно-водочные изделия отделился Коля Дерзкий, он мягко, по-кошачьи пристроился в спину к изнывающей от нескромных желаний парочке.

В какой-то момент он мягко, но резко сбил грузина с ног, не забыв выхватить сумки из ослабевшей руки. Они упали вместе, грузин рухнул под ноги толпы и покатился в пыли колобком, превращающимся по ходу в футбольный мяч.

Сумка с содержимым плавно упала в Колины чуткие руки.

Парикмахерша не визжала, знала кошка, чье мясо съела, знала, что это месть за сожителя, отбывающего пятнадцать суток за ее выступления на этой ежедневной сцене порока, которому она подвергалась по собственной воле.

Она мечтала уехать с чужим грузином в дальние края, но пришлось опуститься на грешную землю прямо в дорожную пыль после Колиного пинка по копчику, было больно и обидно.

С того дня у мальчика появилась кепка-аэродром, и он взял ее в дорогу для прикрытия: вдруг понадобится скрыть свою национальность и выдать себя за другого.

На самый верх он положил четыре куска хлеба с маслом, между ними лежали холодные котлеты, разрезанные пополам. С таким дорожным набором мальчик отправился на вокзал.

Поезд был местным, мальчики сели в общий вагон, где собрался разный народ. Запах неприятно удивил мальчика, у него дома таким никогда не пахло. В вагоне пахло портянками, старыми тряпками, немытым телом, что было неудивительно в эпоху отсутствия дезодорантов в социалистическом быту. Из вагонного коридора, из туалета несло так, что слезились глаза.

Все расселись по местам, и мальчик стал разглядывать город из окна. Мимо проносились встречные поезда, они приближались, и мальчик закрывал глаза, боялся столкновения; город закончился, грязная подворотня изнанки города с мрачными складами и закопченными мастерскими оборвалась внезапно.

Появились деревни с соломенными крышами, повозки с напуганными лошадками на переездах. Там же стояли люди, смотревшие на поезд, как на космический корабль. Кое-кто из них махал рукой незнакомым пассажирам, передавая несуществующие приветы. Мальчик тоже махал им, понимая, что больше их никогда не увидит.

После пятой деревни и одинаковых полей заоконный пейзаж ему надоел, он стал смотреть в проход вагона, где кипела жизнь.

По коридору плыли корзины и мешки с поросятами, купленными на рынке, плыли горшки с детскими отходами, плыли мамы с детьми под мышкой в очереди в туалет, под ногами играли дети со своими секретами, потом прошел взвод солдат во главе с толстым старшиной, который своим пузом, как ледоколом, пробивал им дорогу в соседний вагон. Солдаты ехали с учений пыльные и усталые с огромными вещмешками и черными автоматами. Мальчик слился с полкой, опасаясь случайного выстрела этих мастеров своего дела.

Поток не иссякал, сидеть на одном месте никто не желал, поезд ехал, а пассажиры двигались в нем, как стеклышки в калейдоскопе, создавая каждую секунду новую картинку в глазах мальчика. Такое кино он никогда еще не видел.

Велосипедист сидел безучастно, вагонная суета его не интересовала, он считал в кармане мелочь из копилки, которую разбил сегодня перед поездом по очень важному поводу: ему нужны были деньги, чтобы обольщать Ревякину.

Мать ему денег не дала, до аванса было еще три дня, и денег в доме было в обрез, осталось только на молоко и хлеб.

Велосипедист еще надеялся продать талоны на питание, полученные на сборах по подготовке к первенству города, но в кафе, где он отоваривал талоны за половину, был переучет, и ему пришлось разбить копилку в виде свиньи.

Он считал и сбивался, вывернуть мелочь из кармана на стол не мог, светить бабло было опасно, и он мучился, перекладывая копейки из одного угла кармана в другой.

Устав от счета наличности, велосипедист проголодался, достал из рюкзака пакет с едой и бутылки с молоком и квасом, а мальчик достал свои бутерброды с котлетами, и друзья стали есть на глазах у двух бабок и одной мамаши с мальчиком, который смотрел им в рот.

Мама приказывала сыну не смотреть, а он смотрел, и тогда мальчик дал ему полбутерброда, и ребенок затих на второй полке, чавкая и жадно глотая. Бабки щелкали семечки на десерт, они поели раньше и вели неспешный разговор о том, что все дети – сволочи.

После бутербродов с квасом они пили молоко с ромовой бабой, сверху бабы была ромовая шапочка – самое ценное в этом кондитерском изделии. Разделить ее поровну было трудно, она крошилась и падала, но мальчик сумел подстелить газету, и все крошки сладкой шапочки достались ему. Вместе с молоком есть это было замечательно, так вкусно, что слюни, растворенные молоком, казались райским наслаждением.

После еды все опять встали в очередь в туалет, очередь эта размножалась и змеилась почти до ночи. Потом сразу все стихло, свет выключили; бабки легли вниз, мамка с сыном легли на вторую полку, на другую лег велосипедист.

Мальчик не привык спать на голой полке без белья и матраса, в общем вагоне спать было нельзя, это был сидячий вагон, и мальчик решил не спать – хотел этой ночью ощутить взрослую жизнь в поезде, мчащемся в другую жизнь…

Жизнь в тамбуре уже начиналась. Маленькая, тусклая лампочка на потолке плохо освещала темные углы. В одном из них толстый мужик, обняв своего кореша, говорил за жизнь. Толстый говорил закадычному другу, встреченному час назад в соседнем вагоне, что жизнь – игра, и тот кивал, уже пьяный, и согласился поиграть в очко на интерес. Толстый достал засаленные карты, и они начали. Скоро толстый стал еще толще – на пачку купюр из кармана тонкого, а тонкий похудел на такую же сумму и пошел в свой вагон пустой, как бубен…