— В эти факты невозможно поверить.

— Но вы-то сами верите?

— Справедливый вопрос, — признал Бич. — Только в моем случае о вере либо неверии говорить не приходится. Какая, скажите на милость, вера, если сведения добыты эмпирическим путем? Нет, Грэхем, я в них не верю — я их знаю! — Он раздумчиво погладил подбородок. — Для сведущих людей собранные неопровержимые доказательства — более чем достаточны.

— Что же это за доказательства? — не отступал Грэхем, изо всех сил пытаясь вызвать ученого к разговору начистоту. — Что развеяло по ветру Сильвер Сити? Что прервало эксперименты целой группы исследователей — да еще и прикончило их таким образом, чтобы подозрений не возникло? Что не далее как сегодня погубило начальника полиции Корбетта?

— Корбетта? И его тоже? — Бич погрузился в длительное размышление, вперясь через плечо собеседника в занавешенную дверь. Повисла тишина — лишь настольные часы отщелкивали секунды, так или иначе приближавшие смертный час. Один лихорадочно думал, другой — сурово и неумолимо ждал. Наконец, Бич поднялся и выключил свет.

— За экраном лучше наблюдать в темноте, — пояснил он. — Сядьте со мною рядом и не спускайте с него глаз. Если засветится — немедленно принимайтесь думать о чем-то постороннем, иначе — помоги вам Бог!

Придвинувшись поближе к ученому, Грэхем устремил взгляд во тьму. Он понимал: дело вот-вот сдвинется с мертвой точки, — но безжалостно терзался угрызениями совести.

«Ты обязан выполнить приказ! — не умолкал внутренний голос. — Твой долг — связаться с Лимингтоном, как было приказано! Если Бичу и тебе придет конец, мир ничего не узнает — кроме того, что ты, как и все прочие, потерпел неудачу. И лишь по служебному небрежению!»

— Грэхем, — раздался в темноте хрипловатый голос Бича, положив конец покаянным раздумьям, — мир получил научное открытие, сопоставимое по величине и важности с изобретением телескопа и микроскопа.

— Что же это?

— Способ расширить видимую часть спектра далеко за пределы инфракрасного порога.

— Ах, вот как!

— Средство обнаружил Бьернсен, — продолжал Бич. — Как бывало не раз, великое открытие сделали случайно, походя, занимаясь другими вещами. Но Бьернсен осознал значение своей находки, и получил практические результаты. Подобно телескопу и микроскопу, она раскрыла новый, неведомый мир, о котором никто и не подозревал.

— Новый угол зрения, позволяющий обнаружить нечто, незримо присутствовавшее и раньше? — подсказал Грэхем.

— Вот именно! Когда Галилей глядел в телескоп и, глазам не веря, обнаруживал то, что испокон веков оставалось незримым для несведущих миллионов, общепринятая и широко известная геоцентрическая система оказалась окончательно опрокинута.

— Великолепное открытие, — согласился Грэхем.

— Но сравнение с микроскопом будет удобнее. Левенгук обнаружил то, что с первого дня творения было у каждого, говоря буквально, под носом, и о чем, тем не менее, ни один человек и помыслить не мог. Оказалось, мы всю свою жизнь соседствуем с неисчислимыми живыми тварями, обретающимися вне видимости благодаря ничтожно малым размерам. Только подумайте, — настаивал Бич, и голос его звучал все громче. — Юркие живые твари, кишащие вокруг нас — под ногами, над головою, даже внутри наших собственных тел! Они борются, размножаются, гибнут в нашей кровеносной системе — и никто о них знать не знал, покуда микроскоп не прибавил человеческому зрению остроты!

— Тоже великое открытие, — подтвердил Грэхем. Невзирая на любопытство, нервы оставались натянутыми до предела: он так и вздрогнул, ощутив случайное прикосновение собеседника.

— Все это веками ускользало от нас — одно таилось в непостижимо далеком, другое — в неимоверно малом. Точно так же ускользало и третье, — затаившись в абсолютно бесцветном.

Глуховатый голос Бича задрожал от волнения.

— Шкала электромагнитных колебаний охватывает более шестидесяти октав, из которых человеческий глаз воспринимает лишь одну. Вот за этим зловещим барьером, — барьером, который воздвигло наше слабое, ограниченное, беспомощное зрение, — и таятся жестокие, всесильные господа, помыкающие каждым из нас от колыбели до могилы, невидимо и безжалостно паразитирующие на нас — истинные хозяева Земли.

— Кто же они, черт возьми? Перестаньте ходить вокруг да около, говорите, Бога ради! — На лбу Грэхема проступила холодная испарина, глаза не отрывались от сигнального экрана. Он с облегчением отметил, что ни единый проблеск света не озарял окружающую тьму.

— Глазу, наделенному новой зрительной способностью, они предстают в обличье парящих сфер, сияющих бледно-голубым светом, — сообщил Бич. — За сходство с шарами живого света Бьернсен окрестил их витонами. Они не только существуют — они еще и мыслят! Они — властелины земли, а мы — просто пасущийся на лугах скот. Они — свирепые, беспощадные повелители невидимого мира, мы же — мычащие, потеющие тупоумные рабы — до того тупоумные, что только сейчас осознали свое рабство.

— А вы можете видеть их?

— Могу! Но временами готов молить Всевышнего, чтобы никогда более не довелось увидеть! — Дыхание ученого отчетливо было слышно в тесной комнате. — Все, кто повторил последний эксперимент Бьернсена, преодолели упомянутый мною зрительный барьер. А увидевшие витонов уже не могут существовать спокойно, принимаются постоянно размышлять о них — и вступают под смертную сень. С определенного расстояния витоны читают человеческие мысли с той же легкостью, с какой мы читаем открытую книгу. Разумеется, они тотчас пресекают любую попытку распространить сведения, способные, в конечном итоге, поставить под угрозу их многовековое господство. Отстаивают свое владычество с тем же хладнокровием, с каким мы сами отстаиваем собственную власть над животным миром, — а именно: уничтожают наиболее опасных. Взбесившихся, так сказать! Последовавший примеру Бьернсена и не сумевший скрыть полученного знания в глубочайших тайниках рассудка — либо сокрывший и невольно обнаруживший свое «бешенство» во сне, когда мозг беззащитен, — уже никому никогда ничего не поведает. — Помолчав, Бич добавил:

— Не исключаю, что и нам уготована та же участь. — Снова повисло молчание, нарушаемое равномерным тиканьем часов. — И вам, Грэхем, отныне предстоит эта же пытка, ибо во многом знании — многая печаль… Закаленный разум еще может спастись, непрерывно — ежеминутно, ежесекундно! — контролируя мысли во время бодрствования. Но кто способен уследить за своими сновидениями? Самая лютая опасность — сон. Ложишься в постель, и не знаешь, встанешь ли утром.

— Я подозревал нечто подобное.

— Да неужто? — Бич явно удивился.

— С самого начала бывали странные, необъяснимые мгновения, когда я кожей ощущал: необходимо дать мыслям иной ход — и