Наверное, мне полагалось ненавидеть Каролин Мэтерс, потому что она была с Огастусом, но я ничего такого не ощущала. Я смутно представляла ее из посмертных постов, но ненавидеть там было просто нечего: Каролин тоже была профессионально больным человеком. Меня волновало одно: когда умру я, обо мне нечего будет сказать, кроме героической борьбы, будто все, что я сделала в жизни, — это заболела раком.

В конце концов я начала читать короткие сообщения Каролин Мэтерс, написанные скорее всего родителями, потому что ее рак мозга относился к той разновидности, которая лишает вас личности раньше, чем жизни.

Все оказались примерно такими: «У Каролин по-прежнему отклонения в поведении: она с трудом справляется с раздражением и отчаянием из-за невозможности говорить (мы, конечно, тоже очень расстроены, но у нас есть более социально приемлемые способы выражать свой гнев). Гас зовет Каролин „Халк крушить“, что нашло живой отклик у врачей. Ничего легкого в ситуации нет ни для кого из нас, но что видим, о том и шутим. Надеемся забрать ее домой в четверг. Мы вам напишем».

Вряд ли стоит говорить, что в четверг она домой не попала.

Понятно, почему я напряглась, когда он меня коснулся. Быть с ним означает причинять ему боль — это неизбежно. Я это почувствовала, когда он потянулся ко мне. Мне казалось, будто я совершаю по отношению к нему акт насилия, потому что так оно и было.

Из желания избежать разговора я решила написать ему сообщение:

«Привет. Ладно, я не знаю, понимаешь ты или нет, но я не могу тебя целовать. Не то чтобы у тебя это желание на лице написано, но я просто не могу. Когда я пытаюсь представить тебя в этом смысле, мне сразу кажется, что это надо прекращать. Может, тебе это покажется лишенным смысла. В любом случае извини».

Через несколько минут от него пришло сообщение:

«Ладно».

Я написала:

«Ладно».

Он ответил:

«О Боже, перестань со мной флиртовать!»

Я набрала:

«Ладно».

Телефон зажужжал через несколько секунд:

«Я позволил себе повалять дурака, Хейзел Грейс. Я все понимаю. (Однако мы оба знаем, что „ладно“ очень игривое слово. „Ладно“ пропитано чувственностью!)»

Мне очень хотелось еще раз ответить ему «ладно», но я представила Огастуса на моих похоронах, и это помогло мне написать правильный ответ:

«Извини».

Я попыталась лечь спать в наушниках, но вскоре вошли мама и папа. Мама схватила с полки Блуи и прижала к животу, а папа присел на мой ученический стул и спокойно произнес:

— Ты не граната. Только не для нас. Мысль о том, что ты можешь умереть, повергает нас в глубокую печаль, Хейзел, но ты не граната. Ты чудесна. Ты этого не знаешь, детка, потому что у тебя не было ребенка, ставшего блестящей юной читательницей с побочным интересом к дурацким телешоу, но радость, которую ты нам приносишь, гораздо больше нашей скорби о твоей болезни.

— Ладно, — согласилась я.

— Это правда, — сказал папа. — Я не стал бы лгать о таких вещах. Будь от тебя больше проблем, чем пользы, мы бы просто выкинули тебя на улицу.

— Мы не сентиментальны, — подхватила мама с невозмутимым видом. — Оставили бы тебя у приюта с запиской, пришпиленной к пижаме.

Я рассмеялась.

— Тебе не обязательно ходить в группу поддержки, — добавила мама. — Тебе не обязательно чем-то заниматься… кроме учебы. — Она вручила мне медведя.

— По-моему, Блуи сегодня может поспать на полке, — попыталась отказаться я. — Позволь тебе напомнить, что мне больше тридцати трех половинок лет.

— Ну приюти его на ночь, — попросила мать.

— Мам! — воскликнула я.

— Ему одиноко, — надавила на жалость она.

— Боже мой, ну мам! — возмутилась я, но взяла дурацкого Блуи и заснула с ним в обнимку.

Я по-прежнему обнимала Блуи одной рукой, когда проснулась в четыре утра с апокалипсической болью, пробивавшейся изнутри сквозь череп.

Я закричала, чтобы разбудить родителей, и они вбежали в комнату, но ничем не могли приглушить взрыв сверхновой в моем мозге и бесконечные оглушительные вспышки петард под крышкой черепа, и я уже решила, что ухожу окончательно, и сказала себе, как говорила и раньше, что тело отключается, когда боль становится слишком сильной, сознание временно, и это пройдет. Но, как всегда, сознания я не теряла. Я лежала на кромке берега, и волны перекатывались через меня, не давая утонуть.

Машину вел папа, одновременно он говорил по телефону с больницей, а я лежала на заднем сиденье, положив голову к маме на колени. Ничего поделать было нельзя: от крика становилось только хуже. От любых стимулов боль усиливалась.

Единственным выходом было пытаться развалить мир, сделать все черным, безмолвным и необитаемым, вернуться во времена до Большого Взрыва, в начало, когда было Слово, и жить в пустоте несозданного пространства наедине со Словом.

Люди говорят о мужестве раковых больных, и я не отрицаю это мужество. Меня и кололи, и резали, и травили годами, а я все ковыляю. Но не впадайте в заблуждение: в тот момент я была бы искренне рада умереть.

Я проснулась в отделении интенсивной терапии. Я сразу поняла, где нахожусь, потому что обстановка была не домашняя, вокруг — много разных пищащих устройств и я лежала одна. В детском отделении родителям не разрешают круглосуточно присутствовать в палате интенсивной терапии из-за риска инфекции. В коридоре слышались громкие рыдания — умер чей-то ребенок. Я нажала красную кнопку вызова.

Через несколько секунд вошла медсестра.

— Здрасьте, — произнесла я.

— Привет, Хейзел, я Элисон, твоя медсестра, — представилась она.

— Привет, Элисон-моя-медсестра, — повторила я.

На этом силы у меня закончились и снова навалилась усталость. В следующий раз я ненадолго проснулась, когда родители, плача, обцеловывали мое лицо. Я хотела их обнять, но от этого усилия сразу же все заболело, и мама с папой сказали мне, что никакой опухоли мозга нет, а головную боль вызвала низкая оксигенация, потому что легкие у меня наполнились жидкостью, целых полтора литра (!!!) откачали через трубку, у меня может побаливать в боку, куда — ох, вы только гляньте! — вставлена трубка, идущая к пластиковому пузырю, наполовину полному янтарной жидкостью, больше всего напоминающей, клянусь, папин любимый эль. Мама пообещала, что меня честно-честно отпустят домой, просто придется регулярно делать дренаж и перед сном подключаться к ИВЛ — вот как сейчас аппарат нагнетает и отсасывает воздух из моих дерьмовых легких. А в первую ночь мне сделали полное позитронное сканирование, и — ура! — новых опухолей нет, и старые не увеличились. Боль в плече тоже была вызвана недостатком кислорода — сердце работало на пределе.