– Знаете что, мужики, – сказал пожилой фельдшер, бессильно опускаясь на подлокотник кресла, – я вот что вам скажу: первый раз вижу, чтобы жена так мужа любила, чтобы из-за его смерти – в окно…

И он покачал головой, то ли уважая, то ли осуждая, то ли завидуя чужой любви…

– Вить, будешь? – протянул молодой флягу со спиртом старшему коллеге, вернувшемуся в комнату.

Виктор молча глотнул и снова склонился над Верой.

– Ну все, очнулась… Сложите пока аппаратуру, – распорядился он.

Вера действительно зашевелилась, глубоко вздохнула, закинула руки за голову, открыла глаза и вдруг резко приподнялась на локте, обводя непонимающим взглядом комнату.

– Я не… Не умерла разве?

– Ты зачем в окно прыгала? – строго спросил ее Виктор, словно нашкодившую девчонку. – Что за дела?

Вера легла обратно на ковер и вытянула руки вдоль тела.

– Я не хочу жить, – сказала она, глядя в потолок. – Мою душу уничтожили. Тело тоже.

– Ты мне это брось! – еще строже произнес Виктор. – Надо же такое придумать! Жить она не хочет! Кто ты такая, чтобы решать? Бог дал – бог взял!

– Вы ведь не верите в бога. Зачем говорить? – слабо произнесла Вера.

– А ты откуда знаешь? – рассердился Виктор. Это он нарочно рассердился – старался втянуть женщину в разговор, надеясь, что несостоявшийся суицид был вызван шоком, и, придя в себя, она сама испугается своего жеста.

– Знаю, – равнодушно ответила Вера.

– Ну и что, что не верю? – не стал спорить Виктор. – Все равно: это справедливо. Как философия. Никто не имеет права отнимать у человека жизнь. Даже у самого себя. А как ты все же догадалась?

– Я чувствую… – Вера прикрыла глаза. – Толя умер? Его нельзя спасти?

Виктор не ответил.

Вера перевернулась на живот и уткнулась лицом в пол. В белый ковер.

Виктор дотронулся до ее плеча.

Вера не шелохнулась.

– Слушай, – он присел на пол подле нее, – я понимаю, ты мужа, видно, очень любила… Правда?

И, не дождавшись ответа, продолжил:

– Только пойми: горе, даже очень большое, оно все равно не стоит смерти… Это только в первый момент так кажется, что жить больше не хочешь… Поверь мне, я самоубийц повидал… Они все умоляли: «Спасите, доктор!» Все без исключения, понимаешь ты? Думали, что не хотят жить, а оказалось – хотят… Только вот не всех спасти можно было… Это страшно, девушка… Тебя как зовут?

– Вера… – еле слышно проползло сквозь густой ворс ковра.

– Это страшно, Вера… Не делай глупостей, очень тебя прошу! Ты молодая, красивая женщина, ты еще будешь счастлива… Я понимаю, сейчас ты в это не веришь и даже не хочешь быть счастливой без него – без человека, которого ты любила… Но ты должна жить, ты не вправе лишать себя этого дара… А будешь жить – будешь и счастлива… Слышишь, Вера, ты мне пообещай, что больше глупостей не будешь делать, а?

Он погладил ее по плечу. Плечи дрожали.

– Поплачь, поплачь, это самое лучшее в такой ситуации. Худо, когда слез нет…

Вера приподнялась на локте и посмотрела на врача. На ее лице не было никаких следов слез, более того – оно было спокойно и почти безмятежно.

– Обещаю, – внятно произнесла она. – Больше глупостей не буду делать.

Виктор вгляделся в ее лицо, в эту странную и очень подозрительную безмятежность.

– Знаешь что, милая, давай-ка мы тебя в больницу отвезем. Тебе нельзя оставаться одной…

– Я никуда не поеду.

– Полежишь пару дней, отойдешь от шока…

– Нет.

– У тебя шок, понимаешь? Мало ли, вдруг плохо станет…

– Не станет. Я в полном порядке.

Виктор недоверчиво молчал.

– Все в порядке, уверяю вас! Не стоит воспринимать это всерьез… Это так… Нервы. Шок, как вы говорите. Но он уже прошел. Больше не буду.

И Вера снова спрятала лицо в ворсе ковра, занавесившись волосами.

Виктор с сомнением покачал головой. Он ей не верил.

– Послушай, денечка два полежишь – и домой пойдешь! За тобой там последят, нервишки в порядок приведут, психологическую поддержку окажут…

– Я сама психолог. В поддержке не нуждаюсь.

Виктор снова пустился в уговоры ехать в больницу, но получил такой же решительный отказ.

– Ладно, я тогда тебе укол успокоительный сделаю… – Виктор надеялся, что под действием укола женщина окажется сговорчивее. – Не спорь!

Вера не спорила. Казалось, она была готова на что угодно, лишь бы ее поскорее оставили одну.

Фельдшер оголил Верину руку, протер кожу спиртом, аккуратно ввел иглу, выдернул и прижал ватку к месту укола.

– Пойдем в другую комнату, а? – предложил Виктор. – Ты там на диване сможешь полежать. Негоже на ковре-то…

– Меня изнасиловали, – вдруг выдохнулось и утонуло в пушистом белом ворсе. – У Толи на глазах…

Виктор еще не успел толком осознать услышанное, как Вера вдруг застонала. Спина ее выгнулась, пальцы вцепились в ворс ковра, колени заерзали.

Врачи захлопотали вокруг нее, не понимая, в чем дело.

– Перенесем ее на диван, – распорядился Виктор, – помогите мне.

Он приподнял Веру, фельдшер подхватил ее ноги, и только тогда они увидели, как на белом ковре, там, где только что находилось ее тело, расцвело алым цветом кровавое пятно.

– Срочно в гинекологию, – произнес Виктор. – Кажется, не будет у нее ни девочки, ни мальчика…

Как это ни странно, но Стасик помнил, как он сюда шел. То есть как пришел – не помнит, зато помнит, как шел: покинув пивнушку, собрался было домой пойти, а тут мужик – закурить попросил. Стасик курить бросил, что мужику и объяснил. Мужик горячо одобрил мужественное решение, принятое Стасиком, и пустился в доверительные и подробные объяснения, как он-де пытался бросить и как-де у него не получилось.

Стасик чувствовал, как выпитое пиво начинает почему-то пениться в крови, и хмель ползет океанским приливом на и без того зыбкую твердь его мозгов. Странно, в этот раз он ни с кем водку не доливал… На какие-то мгновения закружилась голова, появилась слабость, и Стасик уж хотел невежливо перебить разговорчивого мужика и откланяться, как вдруг ощутил неожиданную легкость в членах и веселье – казалось, волна окончательно накрыла и понесла его, лелея, на своем пьяном гребне… Еще через десять минут они уже были друзьями, и мужик уже волок куда-то Стасика со словами: «Вот увидишь, они классные ребята…» Дальше он не помнил ничего.

И теперь, постепенно приходя в себя, Стасик обнаружил, что лежит на продавленном диване, возрастом сравнимом с его прадедушкой; что помещение сурово прокурено; что в дымовой завесе движутся силуэты каких-то странных людей.