Солли медленно покачал головой.

– У Изменчивых есть тени, Лайхалл, и глаза пардуса отсвечивают зеленым, а не красным… Но самое главное – ни один из нас ни за что не наденет серый плащ Мертвителя!…

* * *

Возвращаясь обратно, Солли впервые услышал Зов.

Вначале он увидел волков. Их было семеро, и они бежали через лес, никуда не сворачивая и глядя перед собой невидящими, остановившимися глазами.

Кто-то вел их. Некоторые из Изменчивых умели нечто подобное, но на такую стаю не хватило бы даже Морна.

Словно холодное, сырое дуновение ветерка пронзило Солли насквозь, и он услышал сам Зов – сперва невнятный, вкрадчивый шепот, который разрастался, подавлял волю, заставлял идти, бежать, спешить…

И Солли неуверенно свернул с тропы в чащу. Он успел пробежать совсем немного, когда впереди, между деревьями, возник сгусток мрака, глядящий в ночь двумя голодными алыми огоньками, – и Солли впервые за всю его жизнь стало по-настоящему страшно. То, что звало его – разве это можно убить мечом, разорвать клыками, растоптать?! Это уже было мертвым…

Он встал во весь человеческий рост – и Зов внезапно ослаб, утратив непоколебимую уверенность. Так значит, лишь звериное начало послушно тебе, оживший кошмар горячечных снов?! Так значит…

Голос звучал в мозгу Солли, Голос того самого мертвого существа, которое взывало к нему:

– Подойди! Подойди ко мне!… Не все ли тебе равно: мертв я или жив, если мне открыта Вечность?… Подойди, и я отворю тебе Дверь, и ты станешь таким же, войдешь в сонм избранных, и…

Солли ринулся прочь, с треском ломая кусты, но Голос, затихая, все звучал у него в голове, и Солли готов был поклясться, что это голос пропавшего во время набега на селение Девятикратных пардуса Хинса…

В тот вечер он не успел рассказать о случившемся Морну.

А потом…

* * *

– Что случилось, Лайхалл?

– Они узнали, что Дорис встречается с Перевертышем. Мне удалось тайно вывести ее из поселка, но обратно ей дороги нет. Разве что для ступенчатой казни, до последнего ухода…

– Но наши… что я скажу им?…

– Значит, построите дом и будете жить отдельно! Или мне надо учить тебя, как должен вести себя мужчина?!

– Хорошо. Ты прав. Извини меня, Лайхалл… А как же ты?

– Как-нибудь…

* * *

– Морн, это Дорис. Постоянная. Она поселится в моем доме.

– Да. Так и будет. И если мое слово еще что-нибудь значит, тебе не придется защищать ее.

– А если…

– Если в деревне и найдется такая тварь, что захочет преступить мое слово, она вовремя вспомнит, что я – Сын Большой Твари.

* * *

…Многие в деревне смотрели на них косо, но особых неприятностей, благодаря Морну, не возникло. Мать Солли давно подозревала, к кому бегает ее сын, и приняла Дорис спокойно, хотя и подчеркнуто сдержанно. Дорис оказалась отличной хозяйкой; она тут же заставила недовольного Солли подлатать крышу и привести в порядок кладовку, да и готовила она ничуть не хуже матери Солли. Вскоре холодок в отношениях между женщинами пропал, они словно забыли – кто они, и Солли был очень рад этому.

На удивление мирно прошли и его объяснения с Вангой. Та даже подружилась с Дорис, и они вместе мастерили нехитрые самодельные украшения и без умолку болтали, посвящая друг друга во все интимные подробности Изменчивых и Девятикратных.

Солли просто глазам своим не верил, глядя на эту парочку, и идея многоженства уже не казалась ему такой отвратительной.

Но сон скоро кончился. Сначала из их деревни исчезли бесследно двое волков, потом одна из косуль и пардус. А еще через день в кустах нашли умирающего пардуса Орхасса, в человеческом обличье и со следами клыков на шее. Орхасс был страшно бледен, в сознание не приходил и дышал еле-еле. К ночи ему неожиданно полегчало – и Солли вспомнил слова Лайхалла Кворри.

И зовущий голос пропавшего Хинса.

Он отвел Морна в сторону и рассказал ему все. Тварец размышлял недолго. Он приказал привязать Орхасса к столбу посреди деревни и не спускать с него глаз.

Слова Тварьца вызвали всеобщее недоумение. Мать Орхасса чуть не бросилась на него, но наткнулась на ледяной, немигающий взгляд и, заплакав, отошла в сторону. Морн был непреклонен, и всю ночь он, Солли и еще трое Изменчивых просидели на площади у столба.

Порой им казалось, что очертания Орхасса начинают расплываться, словно он собирался сменить облик, но ничего не происходило. К тому же Орхасс все никак не умирал, хотя ему давно пора было испустить дух.

Но когда первые лучи солнца упали на деревню, существо у столба издало страшный – не человеческий и не звериный – вопль. И все увидели серое шелушащееся лицо, слезящиеся воспаленные глаза, скрюченные пальцы и вздернутую верхнюю губу. Это создание не было прежним Орхассом, оно не было ни зверем, ни человеком, и кожа его под солнечным светом шипела и обугливалась, открывая бурые язвы. Оно билось у столба, силясь разорвать веревки, но солнце поднималось все выше, и вскоре с тем, кто некогда носил имя Орхасс, было покончено.

Теперь они знали… Но этого знания было недостаточно.

…Через неделю Солли покинул деревню. Он шел к Отцам, неся вопросы. То, что он слышал и видел, было страшнее всех Постоянных, вместе взятых.

Страшнее Мертвителей.

Он привык балансировать между жизнью и смертью. Но это была Смерть в чистом виде.

Солли шел задавать вопросы.

…Он не выдержал и в изнеможении упал на холодный каменный пол. Солли чувствовал, что в те считанные мгновения, пока он стоял на коленях и глядел в глаза сталагмита… Все, что он знал, видел или слышал, все, чем мучился и над чем задумывался: пустыня Карх-Руфи, Мертвители и Морн, Дорис и Ванга, мать и кричащий Орхасс у столба, – все завертелось в ревущем водовороте, выплеснувшись пенным гребнем, и рухнуло во внимательную пропасть чужого взгляда.

Он только не знал – можно ли считать, что он все-таки задал вопрос, вопрос ли это и удастся ли дождаться ответа?… Почему-то он понимал, что поиски закончились. Во всяком случае, некий отрезок поисков. Закончился случайным переходом, три локтя шириной…

Начиналось ожидание.

Солли вернулся в покинутую им пещеру, оставив за собой молчащую колоннаду людей-сталагмитов, сдержанно принял восторги Вайл и волков; он ощущал гнетущую усталость.

Усталость и опустошенность.

Солли сел, прислонившись спиной к стене пещеры, прикрыл глаза и неожиданно ему почудилось, что он снова идет, – идет через незнакомые гудящие, пряно пахнущие джунгли, и вопросы по-прежнему жгут ему гортань, а впереди высятся равнодушные остроги Ра-Муаз, только не на западе, а на востоке; и тех трех жизней, что у него еще осталось, может не хватить на последние, самые важные шаги… а за его плечами бьется серый плащ, схваченный у горла тусклой застежкой.