сцепление аорты с оружием. Падение, прыжок, удар в грудь – любое из этих действий может так потрясти сердце и аорту, что они разорвут хватку.

Энтрефорт остановился.

– И это все? – спросил Арнольд.

– Нет, но разве этого недостаточно?

– Более чем достаточно, – сказал Арнольд с внезапным и опасным блеском в глазах. Прежде чем кто-либо из нас успел подумать, отчаявшийся парень схватился за рукоять стилета обеими руками в решительной попытке вытащить его и умереть. У меня не было времени среагировать на это движение, когда Энтрефорт с невероятной бдительностью и стремительностью схватил Арнольда за запястья. Арнольд медленно ослабил хватку.

– Вот, напрасно! – успокаивающе сказал Энтрефорт. – Это был неосторожный поступок, и он мог нарушить сцепление. Вам придется быть осторожным.

Арнольд посмотрел на него со странным сочетанием выражений лица.

– Доктор Энтрефорт, – сказал он.

– Да?

– Ты и есть дьявол.

Низко поклонившись, Энтрефор ответил :

– Вы оказываете мне слишком большую честь. – затем он торопливо прошептал Арнольду:

– Если вы сделаете это, – подвинете рукоять в сторону, – я прикажу повесить вас за убийство.

Арнольд, почти задыхаясь и с выражением ужаса на лице, убрал руки от рукояти, взял одну из моих рук в свои и положил их на подушку под головой.

– Продолжайте свою работу, – сказал он Энтрефорту.

– Подойди поближе, Ипполит, – сказал Энтрефор, – и смотри внимательно. Не будете ли вы так любезны помочь мне, доктор Роуэлл?

Последний сидел беспомощный и недоумевающий.

Рука Энтрефорта была быстрой и уверенной, и он пользовался ножом с поразительной ловкостью. Сначала он сделал четыре равноудаленных надреза наружу от гарды и прямо через кожу. Арнольд поморщился и сдержал свою боль при первом порезе, но вскоре овладел собой полностью. Каждый разрез был около двух дюймов длиной. Ипполит вздрогнул и отвернул голову. Энтрефор, от которого ничто не ускользнуло, сказал:

– Спокойно, Ипполит! Наблюдай.

Быстро была содрана кожа, разрезанная до предела надрезов. Это было мучительно больно, Арнольд застонал, и его руки стали влажными и холодными. Нож вошел в плоть, и кровь потекла свободно; доктор Роуэлл вытер ее губкой.

Быстрый нож снова принялся за работу. Железные нервы Арнольда сдавали. Он сжал мои руки с неимоверной силой. Его глаза заплясали. Его разум слабел. Почти в одно мгновение плоть была срезана и удалена до самых костей, которые обнажились – два ребра и грудина. Несколько быстрых порезов расчистили пространство от оружия между гардой и ребрами.

– За работу, Ипполит, и быстро!

Очевидно, он был натренирован в этом. Тонкими руками с длинными пальцами, которые поначалу дрожали, он с точностью выбрал определенные инструменты, быстро измерил оружие и расчищенное пространство вокруг него и начал настраивать детали странной маленькой машины.

– Что… – начал говорить Арнольд, еще больше побледнев лицом, руки расслабились, голос был приглушенным, а глаза закрыты.

– Слава Богу! – воскликнул Энтрефор. – Он в обмороке. Он не может остановить нас сейчас. Быстрее, Ипполит!

Механик прикрепил странную маленькую машинку к рукоятке оружия, взялся за рукоятку левой рукой, а правой сделал серию коротких, резких, быстрых движений назад и вперед.

– Поторопись, Ипполит! – воскликнул Энтрефор.

– Металл очень твердый.

– Он режется?

– Я не могу видеть из-за крови.

Через мгновение что-то хрустнуло. Ипполит вздрогнул – он очень нервничал. Он убрал маленькую машинку.

– Это очень тяжело, – сказал он, – от этого тупятся пилы.

Он настроил другую пилу и принялся за работу. Через некоторое время он взял рукоять стилета и положил его на стол. Он отрезал его, оставив клинок внутри.

– Хорошо, Ипполит! – воскликнул Энтрефор. Почти через минуту правый конец разрезанного металла был закрыт от посторонних глаз кожными лоскутами, и они сшились вместе, а кровь стерлась.

Арнольд пришел в сознание и взглянул на свою грудь. Он выглядел озадаченным.

– Где эта штука? – спросил он.

– Вот часть от нее, – объяснил Энтрефорт, поднимая ручку.

– И лезвие…

– Оно теперь неотъемлемая часть вашего внутреннего механизма.

Арнольд молчал.

– Его пришлось отрезать, – продолжил Энтрефор, – не только потому, что это было бы хлопотным и нежелательным украшением, но и потому, что необходимо было исключить любую возможность его снятия.

Арнольд ничего не сказал.

– Вот рецепт, – сказал Энтрефорт. – принимайте лекарство по назначению в течение следующих десяти лет, обязательно.

– Зачем? Я вижу, в нем содержится соляная кислота.

– Возможно, я объясню это через десять лет.

– Если я выживу.

– Если вы выживете.

Арнольд притянул меня к себе и прошептал:

– Скажи ей, чтобы она немедленно прибыла.

Арнольд великодушный парень!

***

Мне показалось, что я узнал худое, бледное, осунувшееся лицо среди пассажиров, выходивших с австралийского парохода, который только что прибыл в Сан-Франциско.

– Доктор Энтрефорт! – позвал я.

– Ах, – сказал он, вглядываясь в мое лицо, – теперь я узнаю вас, но вы изменились. Вы помните, что меня отозвали сразу после того, как я провел ту безумную операцию вашему другу, и я провел прошедшие семь лет в Индии, Китае, Сихерии, Южных морях и Бог знает где еще. Я рад снова ступить на родную землю, потому что я устал. Но разве это не был самый абсурдный, безрассудный эксперимент, который я опробовал на вашем друге! Я давным-давно отбросил всю подобную чепуху. Бедняга, он так отчаянно это терпел! Сильно ли он страдал? Как долго он прожил? Неделю?

– Семь лет.

– Что?! – воскликнул Энтрефорт, пораженный.

– Сейчас он жив и находится в этом городе.

Мужчина пошатнулся.

– Невероятно! – сказал он.

“Это правда и вы увидите его.

– Расскажите мне о нем, – нетерпеливо попросил он, его глаза блестели тем особенным светом, который я заметил в ночь операции.

– Да, перемена в нем шокирует. Представьте себе молодого смельчака двадцати одного года, который боялся опасности и смерти не больше, чем простуды, а теперь съежившегося двадцативосьмилетнего мужчину, заботящегося о своей жизни с жалкой нежностью, боящегося, что в любой момент может случиться что-то, что разорвет его аорту лезвием стилета, убежденный ипохондрик, раздражительный, меланхоличный, крайне несчастный. Он держит себя как можно более замкнуто, избегая любых волнений и физических упражнений, опасаясь, что они приведут к катастрофическим результатам, и не читает ничего захватывающего. Постоянная опасность истощила последние остатки его мужественности и превратила его в жалкую развалину. Неужели вы ничего не можете для него сделать?

– Возможно. Давайте найдем его. А, вот и моя жена идет мне навстречу! Она прибыла на другом пароходе.

Я сразу узнал ее и был поражен.

– Очаровательная женщина, – сказал Энтрефор, – и она вам понравится. Мы поженились четыре года назад, в Бомбее. Она принадлежит к знатной итальянской семье и много путешествовала.

Затем он представил нас друг другу. К моему несказанному облегчению, она не узнала ни моего имени, ни моего лица. Должно быть,