— А тот номер вы сохранили? — спросил старец, которому так понравилась история, что он открыл новую бутылку вина.

Несколько секунд Грегориус копался в складках своего одеяния в поисках записной книжки, а потом вдруг почувствовал, что не должен этого делать. После беспардонного обращения с его очками он мог себе представить, что будет, если старик туда позвонит. Симойнш назвал Котиньо чуть ли не сумасшедшим. Нет, об этом не было и речи. Просто в своем одиночестве, где нашлось место лишь кошке, он потерял ощущение дистанции между своим и чужим.

— К сожалению, — сказал Грегориус, — я не сохранил этот номер.

— Жаль, — прокряхтел старик, нимало не поверивший ему.

И вдруг они снова сидели друг против друга чуть ли не врагами.

— В телефонном справочнике не было никакой Адрианы ди Алмейда Праду, — нарушил молчание Грегориус после неловкой паузы.

— Это ничего не значит, — проворчал Котиньо. — Адриане, если она еще не померла, должно быть к восьмидесяти. А старики не больно-то любят сообщать свой номер. Я и сам не даю на это согласия вот уж сколько лет.

Он рассудительно заметил, что «будь сестра покойницей, ее имя высекли бы на том же надгробии». А адреса, где жил и принимал больных тот врач, нет, через сорок лет он его вряд ли помнит. Кажется, дом этот находился где-то в Байрру-Алту. Разыскать его будет не так уж трудно. По фасаду он облицован голубой плиткой и был единственным таким в округе. По крайней мере, в те времена. «O consultório azul». «Голубая практика», — так называли его люди.

Через час, когда Грегориус покидал старика, они снова были добрыми друзьями. Отчуждение и симпатия сменяли друг друга в настроении Котиньо с неуловимой непоследовательностью, без всякой причины. Грегориусу было дозволено осмотреть дом до последнего уголка, дом, который представлял собой сплошную библиотеку. Старик оказался библиофилом, владевшим несметным количеством первых изданий.

Он прекрасно ориентировался в генеалогических древах. Праду, как выяснил Грегориус, были древнейшим родом, берущим начало с Жуана Нуниша ду Праду, внука Алфонсо Третьего, короля Португалии. Эса? Их род восходил к Педро Первому и Инеш ди Кастру и являлся одним из самых знатных в Португалии.

— Моя фамилия, впрочем, еще древнее и тоже в родстве с королевским домом, — возвестил Котиньо, и за иронией угадывалась гордость.

Он завидовал Грегориусу, владевшему древними языками, а по дороге к выходу вдруг выхватил откуда-то со стеллажей греко-португальское издание Нового Завета и протянул ему:

— Не знаю, почему делаю это, — пробормотал он, — но так уж вышло. Дарю его вам.

Пересекая двор, Грегориус знал, что до конца жизни не забудет этот голос, как и руку старца, мягко подтолкнувшую его к двери.

Трамвай громыхал через рано сгустившиеся сумерки. «Ночью мне никогда не найти голубой дом», — размышлял Грегориус.

День продлился целую вечность. Грегориус прислонил голову к оконному стеклу. Неужели он всего лишь два дня в этом городе? И не прошло еще четырех дней, то бишь сотни часов, с тех пор как он оставил свои латинские книги на учительском столе? На Росиу, знаменитой площади Лиссабона, он вышел и с неподъемным пакетом из букинистической лавки Симойнша поплелся к отелю.

Почему Кэги говорил с ним на языке, который звучал как португальский, но португальским не был? И почему Марк Аврелий срамил его, не произнеся ни одного худого слова?

Грегориус, весь в поту, сидел на краю кровати и тер глаза, стараясь прогнать сон. Потом появился смотритель, который из толстого шланга чем-то опрыскивал место, где стояла португалка, суша полотенцем свои волосы. Потом или до того Грегориус шел вместе с ней в кабинет Кэги, чтобы представить ее ректору. Дверь открывать не понадобилось. Внезапно они оказались перед массивным ректорским столом как просители, забывшие о своем прошении. Потом ректор исчез так же нежданно, как и его стол, и стена за ним — и вдруг открылся вид на Альпы.

И тут Грегориус заметил, что дверца мини-бара открыта. Видимо, в какой-то момент он проснулся от голода и съел пакетик арахиса и плитку шоколада. Затем он боролся с переполненным почтовым ящиком своей квартиры в Берне, из которого вываливались счета и рекламные проспекты, обратившиеся вдруг в библиотеку, объятую пламенем, и это была библиотека Котиньо, состоявшая сплошь из кучи обугленных Библий…

За завтраком Грегориус съел двойную порцию и оставался сидеть, несмотря на косые взгляды официантки, накрывавшей столики к обеду. Он понятия не имел, как будут дальше развиваться события. Совсем недавно он слышал, как супружеская пара из Германии педантично планировала распорядок предстоящего дня. Он попытался сделать то же самое, но ничего из этого не вышло. Лиссабон как туристская достопримечательность нисколько не интересовал его. Лиссабон был городом, в который он сбежал из своей прошлой жизни. Единственное, на что он мог бы отважиться, это совершить обзорную поездку на пароме по Тежу, чтобы увидеть панораму города. Но и этого не хотелось. Так что же ему, собственно, надо?

Поднявшись в номер, он разобрал скопившиеся книги: два популярных издания о землетрясении и чумной эпидемии, роман Эсы де Кейрош, «Книга беспокойств» Пессоа, двуязычный Новый завет, учебники с курсом португальского. Ради эксперимента он упаковал их и поставил саквояж к двери.

Нет, не то. И дело не в очках, которые он должен завтра забрать. Вскоре приземлиться в Цюрихе, потом выйти из поезда в Берне — невозможно. Уже невозможно.

А что в итоге? То, что возбуждает мысль об ускользающем времени и смерти: что перестаешь осознавать, чего хочешь на самом деле? Что больше не хозяин своим желаниям? Что теряешь связь с давно устоявшимся и привычным? И сам себе становишься чужим?

Почему он не пускается на поиски голубого дома, в котором, возможно, до сих пор обитает Адриана ди Праду, спустя тридцать один год после смерти брата? Почему он в замешательстве? Что его останавливает?

Грегориус погрузился в то, что обычно делал, если пребывал в колебаниях: он раскрыл книгу. Его мать, дочка крестьянина из кантона Берн, не брала в руки книг, разве что изредка какую-нибудь непритязательную повестюшку из сельской жизни Людвига Гангхофера, да и ее-то читала месяцами. Отец открыл для себя чтение как избавление от скуки в пустых залах музея, а с той поры, как вошел во вкус, читал все подряд. «Теперь и ты прячешься от жизни за книгами», — неизменно сетовала мать, когда заставала сына с книжкой в руках. Грегориус испытывал щемящую боль оттого, что она не слышала и не понимала всей красоты и волшебства прекрасных строк, которые он ей зачитывал.

Есть «люди читающие» и «другие». К какой из категорий относится человек, видно сразу. И нет большего различия между людьми, чем это. Когда он делился своим наблюдением с окружающими, те только покачивали головами, посмеиваясь над его чудачеством. Но ведь так оно и есть, размышлял Грегориус. Так и есть.