Я откидываюсь на подушки и долго и внимательно рассматриваю черные змеящиеся трещины в ослепительно-белой нитрокраске, покрывающей больничный потолок.

Потом аккуратно приподнимаюсь на локтях.

Башка что-то опять болеть начинает.

И затылок тяжестью наливается.

Не к добру.

– Я тебе верю, Олег, – говорю предельно серьезно.

Он усмехается.

Криво, одним уголком рта.

Зло и почему-то – немного виновато.

Так, что складки его губ начинают напоминать изломанные крылья старой раненой птицы.

Хотя вины-то как раз за ним никакой нет.

Я это чувствую.

Я это прекрасно умею чувствовать, правда.

Иначе бы просто не выжил на рынке.

Реклама в этом отношении – очень хорошая школа, хоть и жестокая.

Если ты не умеешь разбираться в людях, тебе в этом секторе делать, извини, дружок, – ну просто совершенно нечего.

Сожрут.

Не переставая при этом мило и обаятельно улыбаться.

Я, в принципе, и сам от них не очень далеко ушел, к сожалению.

Но это – уже так, частности.

Олег снова нервно и невесело усмехается.

Даже, можно сказать, – фыркает.

– Вот и хорошо, что веришь. Иначе б я решил, что ты форму потерял. А твоя форма – это и мои деньги в том числе. Бизнес-то у нас все-таки общий. А теперь, раз ты более-менее в порядке, можно и о делах поговорить…

Я, стараясь нести начинающую звенеть голову как можно аккуратнее, осторожно укладываюсь на подушки.

– Там, – спрашиваю, – что-то серьезное?

Он кривится.

– Да в принципе ничего особенного. Не считая того, что весь рекламный рынок на ушах стоит, разумеется. Звонков – шквал. Секретарша уволиться грозится. Даже те звонят, о ком уже давно и думать забыл. Все спрашивают, чем можно помочь. Идиоты. Вот уж не думал, что в нашем циничном огороде возможны такие искренние, блин, переживания…

– И что отвечаешь?

Он жмет плечами.

– Что у нас все в порядке, разумеется. Что ранение, слава богу, легкое и ты уже скоро выпишешься. А финансовое состояние фирмы вполне позволяет оплатить твое лечение от пуль и от стресса в любой точке земного шара. Что менты вместе с нашей службой безопасности уже повязали исполнителя и обязательно, по любому, выйдут на заказчика. А что я им еще могу ответить? Добрые-то они, знаешь, добрые, конечно. И сочувствуют тебе абсолютно искренне. Но если возможность такая представится, отгрызут кусок нашего с тобой пирога на рынке и даже, суки, не поморщатся. Как только почувствуют малейшую слабину. Ничего личного, только бизнес, сам понимаешь.

Олег снова поворачивается к окну и начинает барабанить по мокрому стеклу кончиками пальцев.

Когда-нибудь он меня все-таки достанет этой своей дурной привычкой.

Ну сколько ж можно-то, в конце-то концов?

Да еще и дождь этот треклятый за окном никак не успокоится.

Шумит и шумит…

– Понимаю, – кривлюсь я в ответ, – или ты думаешь, я забыл, с кем и где я работаю? Такое хрен забудешь. А забудешь, так сразу напомнят, тут у нас все просто, без разговоров. И за примерами далеко ходить не надо, все тут, под рукой, что называется. В тот день, когда Юра Заполь от рака умер, я как раз на какой-то тусне был, на плейбоевской. За городом. Так вот, когда о его смерти народ узнал, так сразу – шу-шу-шу по танцполу. Как волна проходит приблизительно. И – все. Пошушукались еще чуть-чуть, да и давай дальше колбасится. Помер типа, да и хрен с ним. А Юра, кстати, царствие ему небесное, – не мне чета. Отец-основатель российского рекламного бизнеса, можно сказать. По крайней мере, «один из». Половина этой шантрапы, что в день его смерти на той тусне в танце билась да виски халявные жрала, считай в чем-то – его ученики. Так что, кое-кто о моем здоровье, может, и искренне беспокоился, когда тебе в офис названивал. Но большинство просто тупо информацию качало из первых рук, так сказать. Ты сигарет, кстати, не догадался мне принести?

Он продолжает стучать подушечками пальцев по стеклу, молчит.

Потом поворачивается:

– Сигарет я тебе, разумеется, принес. Они в сумке вместе с апельсинами и прочей хренью, что больным полагается. Только перед тем как их отдавать, все-таки хотел поинтересоваться: тебе курить-то можно? Или меня потом Аська пришибет чем-нибудь тяжелым за то, что я эту дрянь никотиновую сюда приволок? За ней-то уж точно не заржавеет. Так что смотри, честно отвечай. В твоих же интересах. Потому как один на голову больной акционер, – это еще полбеды. А вот когда оба – это уже перебор, я почему-то так думаю.

Я усмехаюсь:

– Аська может. Но курить мне и вправду разрешили. Только аккуратно и совсем в небольших количествах.

Он по-птичьи наклоняет голову, жует губами, внимательно меня рассматривает. Причем, скотина такая, смотрит преимущественно прямо в глаза.

Я – выдерживаю.

– Похоже, не врешь, – вздыхает. – Тогда сигареты из передачи не вынимаем. Еще что-нибудь нужно?

Я закрываю глаза.

– Обязательно нужно. Мой мобильный с подзарядкой. Завтра, когда в себя немного приду, – ноутбук. W-Fi здесь, конечно, вряд ли имеется. Ничего, в инет через мобилу выйду, если что. Возможно, небольшой телевизор. Ну а книги мне жена подберет, я ей в этом вопросе почему-то доверяю чуть больше, чем тебе, валенку. Вроде – все.

Олег скребет затылок, достает из портфеля записную книжку, что-то там быстро записывает.

– Точно больше ничего не надо?

Я вздыхаю:

– Надо, Олег. Очень надо. Врача позови, пожалуйста. Или медсестру, на худой конец. Только чтоб с обезболивающим. А то башка опять так раскалывается, что еще полчаса и сдохну к чертовой матери.

Олег смотрит на меня оценивающе, потом качает головой, быстро идет к дверям, цедит сквозь зубы что-то вроде:

– Мудак, сразу сказать не мог…

И – исчезает.

Мне, собственно говоря, по фигу.

У меня в башке опять вовсю звонят в колокола и поют евхаристии.

Точнее, в один колокол звонят.

Самый тяжелый такой, хрен его знает, как он там у них называется.

Который ниже всех звенит.

Медленно так: бум-м-м… бум-м-м… бум-м-м…

И так же неотвратимо.

А потом в палату вбегает заполошенный Викентий, и я снова чувствую его нервные, как у музыканта, пальцы у себя на предплечьях. Потом руку стягивает тугой резиновый жгут, в вену с медленным хрустом погружается холодная сталь иглы, и я сразу же вырубаюсь.

Просто – как свет выключили.