сложности мира, а мир опустить до уровня своей глупости. И так в любой области человеческого знания!

— Знания — да! Но заговорив об искусстве (симфония — суть искусство), надо бы говорить о чувствах, то есть не о рациональном, а об иррациональном начале в человеке…

— А это неважно! — Антон понимал, что доктор не возражает, а наоборот, подстёгивает его убеждённость. — Не надо отделять одно от другого. Человек-то, пусть даже абстрактный, один — с обоими своими началами. Вот и надо говорить о нём — о конкретном человеке!

Малой даже плечи расправил и, как будто, стал выше. Томас улыбнулся:

— Так человек у нас абстрактный или конкретный?

— Общая теория выводится из и для абстрактного человека. А применяется для исследования конкретного Ивана Петровича Сидорова. Всё законно — всё по правилам… Должна же быть какая-то общая система… координат или периодическая — как угодно называйте… с базовым нулём, чтоб из него и исходить. Я бы назвал это сравнительной системой… Но система обязана быть! Иначе хаос.

— Согласен, — доктор снова активно задумался. — Но проблема в том и заключается, что за система образуется в мозгу человека — своя (как результат собственной мыслительной работы) или привнесённая (навязанная извне мозга этого человека). Навязанную-то, выстроенную уже кем-то, воспринимать легче, чем свою самостоятельно выстраивать, даже если посторонняя навязана не с благими намерениями. Думать всегда трудно. Особенно поначалу.

— Да, безусловно! Вот и имеем, что за огромное число людей — потенциальных личностей — думает всего одна, взявшая на себя функцию пастуха. Ну, или пастыря, как его необидно для себя любит называть паства, являющаяся, по сути, тем же стадом абсолютных и абстрактных в своей массе скотов в человеческом обличии.

— Как вы их приложили… — доктор не стеснялся своего восхищения.

— А чего церемониться-то?! Оно же, стадо, невольно передоверяя свою, доверенную богом, функцию мозга другому — единственному лицу, награждает его тем самым и невероятной по масштабу привилегией управления с выгодой для этого конкретного единственного лица. И рождает таким образом противоречие, выражающееся, в частности, в простой зависти. Дуализм ситуации: думать не хотим, не умеем и учиться уметь не собираемся, но ты — думающий — высовываться не смей. Будь, как все — как любой скот из общего стада!

— Точно! И для регулировки сбалансированности этой двойственности мало-мальски идеальная система людских взаимоотношений не найдена до сих пор.

— А идеальная — это когда управляющее лицо не может развивать своё личное благополучие, не развивая тем самым благополучия общего? Так? Такая система невозможна, ибо человек не идеален.

— Возможно… Что она невозможна, — скаламбурил доктор. — Но совершенствование, как бы то ни было, идёт всё-таки! Где эволюционно, а где и революционно…

— Это полное совершенство недостижимо. Но и совершенствование, использующее одну и ту же изначальную базовую систему, бесконечным быть не может. Любая система имеет свои функциональные пределы.

— Вы полагаете, что мы их в нашей системе жизнеустройства уже достигли?

— Похоже на то… Слишком очевидной и массовой становится деградация. Я имею в виду отсутствие мозга.

И чтобы немного взбодриться и мысленно сплясать на этой вершине пессимизма, Антон добавил с ухмылкой:

— Помнится, в начале разговора, вы это прогрессом назвали.

— Да-да… Вот для разного рода «пастырей», с их точки зрения сохранения стабильности привилегий, — это, конечно же, прогресс. Но с точки зрения чистой науки как субъекта истинного прогресса — это не то что деградация, это вообще нонсенс! Человек без мозга — не человек!!!

И тут он перешёл на конспиративный, впрочем, громкий и горячий, шёпот, которым, не в силах сдержаться, выкладывают первому встречному вселенскую тайну-сенсацию — опровержение всех догм:

— Слушайте, Антон… Так наши с вами безмозглые, выходит, ничем от насекомых не отличаются! Даже — от простейших одноклеточных!!! Те ведь тоже жрут, спят, размножаются… И всё! Что ж они — тоже люди?!

В его глазах уже горело безумие, которое он словно бы пытался затушить вспененной влагой, блестевшей на губах.

— Успокойтесь, вам же машину вести…

Не сказал Антон, а заявил, пытаясь снять горячку, но голос его, заражённый возбуждением, дрогнул-таки.

Однако помог.

— Да… Да, вы правы. Поехали.

Док довольно спокойно вырулил с парковки, выехал на улицу, но забираться в левый ряд не стал, а остался в правом — неспешном. Успокоился.

— Кстати, об отличиях… Я убеждён, что должны быть внешние отличия.

— Вы о чём?

Доктор снова начал горячиться.

— Послушай, Антон! Чё мы с тобой, как на рауте? Давай на «ты» уже… А? Давай… — те?

Малой глянул на него — абсолютно открытый взгляд, правда, не на Антона, а на дорогу — на Антоне мелькали только фрагменты взгляда — но и на дорогу он смотрел тоже честно — ехали хоть и медленно, но хлопотно, машин много. Естественный ответ на дружелюбие:

— Давай… — те!

И вот взгляды на секунду встретились. Оба расхохотались и хлопнулись ладонями.

— О чём речь, спрашиваешь? О том, что у безмозглых обязаны быть внешние отличия от нормальных людей. Слишком серьёзный изъян, чтобы никак не проявиться.

— А с чего вы взяли… ты взял, что это изъян? Мозг, да ещё самостоятельно работающий — это ненужная в устоявшемся мироустройстве вещь. Рудимент. Как копчик или аппендикс.

— То есть, ты хочешь сказать, что это именно они как раз более прогрессивны?

— Можно сказать и так… При существующей заданности, когда тебя с детства регламентируют, самостоятельно думать и придумывать стало незачем… Вот тебе и эволюция…

Антон, когда озвучил эту вполне логичную вещь, сам осёкся, испугавшись её простоты и очевидности.

— И именно поэтому в наше время наблюдается такой напряг с гениями…

Это док вложил ещё один кирпичик в стену отчуждения безмозглых. И Малому это понравилось — он продолжил с поправкой на «вновь открывшиеся обстоятельства дела»:

— Кстати… Природа гениальности ведь так до сих пор и неясна. Чего только ни делали: и мёртвые головы вскрывали, как консервные банки; и мозги умерших гениев на дольки резали — рассматривали в микроскоп; и взвешивали целиком; и сравнивали — ничего не ясно. Одно известно — от веса уж точно не зависит…

— И от наличия…

— Что?

— Я говорю: почему бы не предположить, что и от наличия тоже?

— Да ну?! — Антон изумился до бледности.

— А что? — док продолжал провоцировать. — В могиле Гоголя при перезахоронении его головы не оказалось… Почему бы не допустить, что её… изъяли, скажем так, чтобы не обнаруживать отсутствия в ней мозга?

— Да ну?!!! — снова повторил Малой с ещё более яркой интонацией. — Кто такой коварный-то? Заговор, типа? Бросьте. Это всё обычные