– Одевайся, поедем в город, – приказал Марр.

Если у него и были какие-то сомнения в причастности Рэя Лэмфера к трагедии, то первые же слова тщедушного батрака их полностью развеяли.

– Женщина и дети из дома выбрались?

На вопрос, откуда он знает про пожар, Рэй ответил, что проснулся в три утра – ведь «до фермы Витбрука топать шесть миль» – и когда шел мимо дома Ганнесс, заметил, что из окон и из-под крыши выбивался дым.

– Почему же ты не закричал?

– Решил, что меня это больше не касается, – ответил Лэмфер1.

Рэя доставили в тюрьму и подвергли «допросу с пристрастием». В те времена это называлось «надавить на подозреваемого». Вопросы задавали шериф Смутцер, Марр, Энтисс и приехавший, узнав об аресте Лэмфера, прокурор округа Ральф Смит.

Хотя Лэмфер придерживался своих первоначальных показаний, он иначе объяснил, почему не поднял тревогу: боялся, что его самого обвинят в поджоге. Рэй сообщил также кое-какие подробности, о которых умолчал раньше, и умолял дознавателей никому не рассказывать, что ту ночь он провел в постели Элизабет Смит 2.

Общеизвестно, что в Америке начала двадцатого века, где были так популярны анекдоты «про негритят», музыкальные шоу чернокожих артистов и колыбельные песни нянюшек-рабынь, процветал расизм. Необходимо отметить, что во время описываемых событий в Индиане действовала самая большая в стране организация ку-клукс-клана. Она насчитывала 250 000 человек, то есть четверть от всех проживавших в штате белых мужчин3. Поэтому неудивительно, что местные газеты, упоминая Элизабет Смит, как и соседи, называли ее Черной Лиззи. По слухам, она родилась в семье рабов, перебравшихся после Гражданской войны из Виргинии в Индиану, и в юности эта «самая красивая негритянка штата» покорила сердца «многих молодых мужчин, причем не только чернокожих». Одним из любовников Лиз был «блестящий адвокат», от которого появилась на свет ее незаконнорожденная дочь. Через пятьдесят лет в Ла-Порте все еще рассказывали историю об удивительном завершении этой любовной связи: адвокат, предложив Элизабет 600 долларов на обучение девочки-мулатки, тем самым «признал свои прегрешения». А негритянка, «пытаясь привлечь к этой истории внимание горожан, прямо на площади, на глазах у толпы, принялась стегать бывшего любовника кнутом. Несчастный с трудом вырвался и нашел убежище в ближайшей аптеке»4.

К моменту ареста Лэмфера от бывшей миловидности Элизабет Смит не осталось и следа. Худая, морщинистая, «в заношенном бесформенном платье и потрепанной черной шали», Элизабет в свои семьдесят походила на чучело. Ее ветхую лачугу соседские ребятишки считали жилищем ведьмы. Многие, став взрослыми, вспоминали, что «в ужасе старались пробежать мимо него как можно быстрее»5.

Но, похоже, ни ее возраст, ни физические недостатки для Рэя Лэмфера – человека с весьма гибкими представлениями об идеале женской красоты – значения не имели. Отставленный мужеподобной Белль, он нашел приют в постели тощей старухи.

На следующий день после ареста Лэмфера женщина пришла в тюрьму и подтвердила его алиби. Отвечая на вопросы местных репортеров, она, правда, благоразумно опустила те скандальные подробности, о которых минувшим вечером сообщил на допросе сам подозреваемый. Вот ее рассказ:

Свидетельство Элизабет Смит задержанному не помогло. Все газеты Среднего Запада именовали его маньяком и «одержимым пироманом», который «в диком отчаянии, что миссис Ганнесс его разлюбила» поджег ее дом. Поползли слухи, что Лэмферу грозит суд Линча. Газета «Кливленд плейн дилер» сообщала: «В Ла-Порте нарастает возбуждение, весь город взбудоражен. Толпа грозит Лэмферу расправой. Полиция усилила охрану тюрьмы»7.

В тот вечер, проводя дознание, коронер Чарльз Мак опросил еще пятерых свидетелей: Джо Максона, Майкла и Уильяма Клиффордов, Уильяма Хамфри и Дэниела Хатсона. Присутствовали также прокурор Смит, шериф Смутцер, его помощники Энтисс и Марр. Записывал показания секретарь Моррисон и группа репортеров.

Свидетели нарисовали живую картину событий того рокового утра. Максон сообщил, что, когда он уходил спать, огонь в печи уже погас, а керосиновые лампы на ночь никогда не оставляли. Как заключил один газетчик, «показания Максона убеждают, что трагедия на ферме – дело рук какого-то поджигателя»8.

Но самым драматическим газеты назвали сообщение Дэниела Хатсона, помогавшего выносить из завалов тела погибших. Когда шериф расспрашивал его об обнаруженных останках, Хатсон заявил, что головы у миссис Ганнесс не было, и он, «заглянув туда, где она должна соединяться с телом, увидел между плечами сердце». По крайней мере, он так думал. Женщина настолько обгорела, что наверняка он этого утверждать не мог9.

Так как при повторном допросе «с пристрастием» добиться признания Лэмфера не удалось, шериф Смутцер прибег к другому популярному в то время средству. Рано утром в четверг его вывели из камеры, в наручниках посадили в автомобиль Смутцера и, сказав, что везут покататься, доставили задержанного в морг похоронного бюро Катлера. Как в своей обычной мелодраматической манере писал Дарлинг, подозреваемый «должен был смотреть на бренные останки женщины, которую он преследовал при жизни, и троих невинных детей, всего два дня назад весело игравших в доме, по воле рока превратившемся для них в погребальный костер».

– Боже! – простонал пораженный Лэмфер. Побледневшего арестанта колотила дрожь.

– Итак, – сказал Смутцер, – это твоя работа. Что ты об этом думаешь?

– Ужасно, – пробормотал Рэй. Казалось, он едва держался на ногах.

Потрясенного Лэмфера отвезли в суд, где судья Гроувер предъявил ему обвинение:

Рэй отказался признать себя виновным, и судья приказал оставить его под стражей без возможности освобождения под залог. Лэмфера отвели в камеру, где он должен был ждать заседания большого жюри окружного суда, назначенного на понедельник 11 мая 1908 года10.