За одну ночь из мученицы и героини, которая, как писали репортеры, «отчаянно и, к сожалению, тщетно боролась за жизнь своих детей», Белль Ганнесс превратилась в демона. Уже в первых сообщениях об ужасных открытиях, сделанных 5 мая, газета «Чикаго американ» заклеймила хозяйку фермы как коварную дьяволицу и предположила, что обезглавленное тело, найденное в подвале, ей не принадлежало. То была одна из жертв, умерщвленная, чтобы инсценировать гибель «проклятой душегубицы».

Теперь газеты писали, что Ганнесс в пожаре не погибла4.

Когда в камере Лэмфера появился шериф, заключенный, пожевывая табак, читал Библию.

– Боже! – воскликнул Рэй, услышав об ужасных находках. – Пять трупов! Я знал, что Ганнесс – злая женщина, но ни о чем подобном не мог даже подумать.

Лэмфера вывели из камеры, и он предстал перед группой журналистов. Они засы́пали его вопросами о последних находках. Молодой человек, по его словам, догадывался, что у хозяйки были какие-то тайны, но про найденные тела ничего не знал.

– Кое в чем я ее подозревал, но теперь понимаю, что все было гораздо страшнее, чем я думал, – сказал он.

Когда Лэмферу предложили рассказать о своих подозрениях подробнее, он вспомнил, как сразу после приезда Хельгелейна получил задание купить в городе банку крысиного яда, на девяносто процентов состоящего из мышьяка. В другой раз хозяйка послала его за хлороформом.

Один из репортеров продолжал допытываться, не может ли Лэмфер вспомнить о каких-нибудь других подозрительных случаях.

– Около года назад, – начал он, – на ферму приехал мужчина с пышными черными усами. Ганнесс называла его другом Дженни. У него был огромный чемодан. «Друг» вскоре уехал, а чемодан с мужскими вещами так и остался в доме, на втором этаже. Мне это показалось странным.

– Не думаете ли вы, – спросил кто-то, – что найденное тело молодой женщины может оказаться останками Дженни?

– Может, – горестно кивнул Рэй. – Я никогда не верил, что она уехала в Калифорнию. И от Дженни никогда не приходили письма.

Перед возвращением в камеру Рэю задали вопрос о Хельгелейне.

– Послушайте, – ответил заключенный, – я ничего не знаю о нем и ничего, кроме того, что давно рассказал, не знаю о пожаре. Хозяйка запрещала мне общаться с этим человеком. Как-то она застала нас вдвоем в гостиной, разозлилась и велела никогда с ним больше не разговаривать. А я ответил, что если захочу, то буду. Ну, а через несколько дней я вернулся из города, а Хельгелейна уже не было. Я спросил про него, а хозяйка ответила: «Я же сказала: больше вам с ним не разговаривать».

Шериф Смутцер собрался было увести арестованного, когда тот добавил:

– Тогда я не знал, что она имела в виду. Теперь понимаю5.

В тот же день на почту пришло письмо из штата Висконсин, адресованное миссис Ганнесс. Оно, как и вся ее майская корреспонденция, попало к душеприказчику Белль, местному торговцу Уэсли Фоглю.

В письме некий Карл Петерсон из Уопаки, Висконсин, сожалел, что «его финансовое положение не соответствует требованиям миссис Ганнесс», но уверял, что в остальном он «очень уважаемый и достойный человек». Когда журналисты разыскали Петерсона, он объяснил, что откликнулся на газетное объявление. В ответе, который пришел ему на прошлой неделе, миссис Ганнесс в радужных тонах описывала свою ферму и сообщала, что ищет партнера для совместного ведения хозяйства. Петерсона, если он сможет «вложить в дело 1000 долларов наличными», она считала вполне подходящей кандидатурой. В противном случае, по ее мнению, не было смысла продолжать переписку.

Так что, как писали газеты по всей стране, «Карл Петерсон мог себя поздравить: он был на волосок от смерти». Оказывается, всего за неделю до пожара Белль еще заманивала своих потенциальных жертв6.

Утром 6 мая, в среду, автомобиль шерифа, объезжая заполонившие дорогу повозки, телеги и велосипеды, с трудом пробился к ферме Ганнесс. Плотная толпа людей – мужчин, женщин, детей, – приникнув к ограждению свиного загона, жаждала хоть одним глазком посмотреть на новые ужасы1.

Долго ждать им не пришлось. Смутцер, Джо Максон и еще несколько мужчин принялись за скорбную работу в северном углу загона, в нескольких шагах от того места, где накануне нашли четыре разложившихся тела. Почти сразу, отбросив верхний слой земли, копающие почувствовали тошнотворный запах и на глубине трех футов обнаружили кости еще одной жертвы. Грудная клетка, таз, позвоночник слиплись с гнилой мешковиной. Отделенные конечности лежали рядом с продырявленным черепом – трехдюймовое отверстие, «казалось, было сделано с помощью какого-то режущего инструмента». Трупный запах смешивался с ужасным зловонием, так как человеческие останки просто свалили в яму бывшего отхожего места2.

Несмотря ни на что, мужчины копали без остановки, до самого обеда, и сразу же после получасового перерыва возобновили свою дьявольскую работу. В нескольких шагах от бывшей уборной лопаты уткнулись в кучу мужских башмаков, прикрывавших человеческие кости.

Одна чикагская газета сообщала:

Зловонные останки складывали в ведра и относили в каретный сарай, служивший временным моргом. Оттуда, как писал один репортер, «исходил такой запах, который отпугивал даже самых любопытных»4.

Итак, с последними находками число расчлененных трупов, захороненных на скотном дворе миссис Ганнесс, составило девять человек. Газеты – от «Нью-Йорк таймс» до «Сан-Франциско кроникл» – разнесли весть о чудовищном открытии по всей стране. Они присваивали Белль Ганнесс самые ужасные прозвища, представляли «современной леди Макбет, которая, наполняя сундуки кровью жертв, превращала ее в золото», называли «Вампиром из Ла-Порта», «Людоедкой из Индианы», «Вурдалаком в женском обличье», «Леди Синяя Борода», «Верховной жрицей смерти», «Хозяйкой замка смерти», «Королевой злодеяний» и «Принцессой ада». По мнению «Питсбург пресс», ужасы, описанные Эдгаром По в романе «Убийство на улице Морг», меркли перед открывшимся на ферме Ганнесс. Питсбургской газете вторила «Чикаго ивнинг американ»: «Если бы По восстал из мертвых, он сочинил бы новую, еще более жуткую версию “Падения дома Ашеров”. Мрачная вдова из Ла-Порта, ее замок смерти и могилы на скотном дворе предоставили бы автору материал для новой “странной истории”, еще более волнующей, чем придуманные им при жизни»5.