Притом недуги мало дают мне возможности заниматься.

Месяц спустя, ретроспективно оценивая прошедшие московские месяцы, он опять посетует А. М. Виельгорской:

Сказать же правду, я был почти все время недоволен собой. Работа моя шла как-то вяло, туго и мало оживлялась благодатным огнем вдохновенья. Наконец, я испытал в это время, как не проходит нам никогда безнаказанно, если мы хотя на миг отводим глаза свои от того, к которому ежеминутно должны быть приподняты наши взоры, и увлечемся хотя на миг какими-нибудь желаньями земными, наместо небесных (письмо от 30 марта 1849 г., Москва).

И только апрельское письмо П. А. Плетневу говорит о продолжении труда:

…хоть и не так тружусь, как бы следовало, но спасибо Богу и за то (письмо от 3 апреля 1849 г., Москва).

То, что за всеми уклончивыми высказываниями Гоголя о продвижении своей работы скрывалось характерное для него нежелание говорить именно о работе над «Мертвыми душами», первым заподозрил С. Т. Аксаков, хотя и он сразу же отмел свое подозрение:

Из писем его к друзьям видно, что он работал в это время неуспешно и жаловался на свое нравственное состояние. Я же думал, напротив, что труд его продвигался вперед хорошо, потому что сам он был довольно весел и читал всегда с большим удовольствием. Я в этом, как вижу теперь, ошибался, но вот что верно: я никогда не видал Гоголя так здоровым, крепким и бодрым физически, как в эту зиму, т<о> е<сть> в декабре 1848‐го и в январе и феврале 1849 года[110].

В целом можно предположить, что осенью – зимой 1848–1849 годов Гоголь наконец обрел относительный душевный покой. Письма его друзей рисуют в это время картину нравственной удовлетворенности и творческого подъема писателя. В. С. Аксакова пишет М. Г. Карташевской 29 ноября 1848 года из Москвы:

Гоголь у нас по-прежнему бывает так же часто; он веселее и разговорчивее, нежели был прежде; говорит откровенно и о своей книге, и вообще стал проще, как все находят. Он твердо намерен продолжать «М<ертвые> д<уши>»[111].

М. П. Погодин сообщает М. А. Максимовичу 24 декабря 1848 года:

Гоголь в Москве жил у меня два месяца, а теперь переехал к графу А. П. Толстому, ибо я сам переезжаю во флигель <…>. Он здоров, спокоен и пишет[112].

Надо отдать должное, что в более позднем письме к С. М. Соллогуб (от 24 мая 1849 г.) Гоголь несколько иначе, чем в приведенных выше письмах Плетневу, Смирновой и Виельгорской, оценил свое состояние в московский период осени – зимы 1848–1849 годов:

Приехал я в Москву с тем, чтобы засесть за «Мерт<вые> души», с окончаньем которых у меня соединено было все, и даже средства моего существованья. Сначала работа шла хорошо, часть зимы провелась отлично, потом опять отупела голова; не стало благодатного настроения и высокого размягчения душевного, во время которого вдохновенно совершается работа. И все во мне вдруг ожесточилось, сердце очерствело.

А в несколько более раннем письме В. А. Жуковскому он уже высказал желание начать чтение своей поэмы:

Жду нетерпеливо прочесть тебе все, что среди колебаний и тревог удалось создать (письмо от 14 мая 1849 г.).

Как и в письме к С. М. Соллогуб от 24 мая 1849 г.:

…когда я воображу себе только, как мы снова увидимся все вместе и я прочту вам мои «М<ертвые> души», дух захватывает у меня в груди от радости. Нервическое ли это расположение или истинное чувство, я сам не могу решить.

Авторские чтения второго тома

То, что традиционно именуется «первым авторским чтением» поэмы[113], состоялось в июле 1849 года в загородном доме калужского губернатора Н. М. Смирнова, куда по приглашению А. О. Смирновой Гоголь отправился около 6 июля. О том, как проходило данное чтение, равно как и о времяпрепровождении Гоголя у Смирновых летом 1849 года, имеется ряд воспоминаний, не противоречивых, но существенно друг друга дополняющих:

1) рассказ самой Смирновой, записанный вскоре после смерти Гоголя П. Кулишом и включенный в том II его «Записок»[114];

2) воспоминания Смирновой о Гоголе в форме письма к И. С. Аксакову[115];

3) воспоминания Л. И. Арнольди, сводного брата Смирновой, сопровождавшего Гоголя в пути из Москвы в Бегичево, но присутствовавшего не на всех чтениях[116];

4) письмо И. С. Аксакова С. Т. Аксакову от 30 августа 1849 года из Рыбинска, в котором он пересказывает известия, полученные от Смирновой[117];

5) письмо Гоголя Смирновой от 29 июля 1849 года и ее ответ от 1 августа 1849 года[118].

Первую неделю своего пребывания у А. О. Смирновой Гоголь, по воспоминанию Арнольди, «по утрам <…> запирался у себя, что-то писал, всегда стоя, потом гулял по саду один и являлся в гостиную перед самым обедом. От обеда до позднего вечера он всегда оставался с нами или с сестрой, гулял, беседовал и был бóльшую часть времени весел»[119]. Читать поэму он начал лишь неделю спустя в кабинете Смирновой для нее одной и в обстановке строжайшей секретности. Как писал Арнольди,

через неделю с небольшим после нашего приезда в Калугу в одно утро я захотел войти к сестре моей в кабинет; но мне сказали, что там Гоголь читает свои сочинения и что сестра просила, по желанию Гоголя, никого не впускать к ней. Постояв у дверей, я действительно услыхал чтение Гоголя. Оно продолжалось до обеда[120].

То, что Гоголь потребовал от Смирновой держать все в секрете, подтверждает и ее собственный рассказ о чтениях в Калуге, переданный П. Кулишом:

Еще до переезда с дачи в город Гоголь предложил А. О. С<мирновой> прочесть ей несколько глав из второго тома «Мертвых душ», с тем условием, чтоб никого при этом чтении не было и чтоб об этом не было никому ни писано, ни говорено. Он приходил к ней по утрам в 12 часов и читал почти до 2-х. Один раз был допущен к слушанию брат ее, Л. И. А<рноль>ди[121].

Второе чтение, на которое в этот раз Арнольди был допущен, сам он описывал следующим образом:

Вечером сестра рассказывала мне, что Гоголь прочел ей несколько глав из второго тома «Мертвых