За кустами мелькнул еще один луч фонаря, из темноты вышли двое мужчин.

— Густав! — В одном из них корсиканец узнал друга. — Как ты здесь очутился?

— Самнер привез, — угрюмо отозвался тот.

— Ты меня продал!

Густав пожал плечами.

— Ты бы сделал то же самое.

Корсиканец рассмеялся.

— Верно. Тем не менее мы оба разбогатели. Приятели разговаривали на корсиканском наречии.

Англичанин прервал их диалог.

— Извините за доставленные неудобства, — обратился он к ним на их родном языке. — Дело щекотливое, свидетели не нужны. Скажите только, был ли клад?

Пленник заглянул в пустую яму.

— Сами видите, лорд Эшби: ни ящиков, ни золота. Как вы и опасались.

— Ничего удивительного, — усмехнулся он. — Сокровище увезли вы.

— Неправда! — возмущенно воскликнул корсиканец. — Бред какой-то…

Спектакль пора заканчивать, решил Эшби.

— Три года я гонялся за золотом Роммеля, убив кучу времени и денег. Полгода назад я отыскал семью пятого, уцелевшего, немца. Он прожил долго, умер в Баварии. Со дня его смерти прошло всего десять лет. Вдова позволила мне осмотреть дом. За достойную плату, конечно. Среди вещей покойного я нашел записку с римскими цифрами.

— Лорд Эшби, — вновь заговорил корсиканец, — мы вас не обманывали.

— Самнер, будьте добры, расскажите джентльменам, что вы отыскали.

Черная тень указала фонарем на Густава.

— Во дворе у этого урода были закопаны шесть ящиков. — Голос на секунду умолк. — Битком набиты золотыми слитками со свастикой.

Вот оно! Эшби мысленно смаковал услышанное. До сего момента содержимое ящиков оставалось для него тайной за семью печатями. Пока он на борту «Архимеда» потчевал ромом пленника, Самнер Марри с сыновьями отыскали в пригороде Бастии Густава и заодно проверили, не лгут ли корсиканцы. Усадив Густава в машину, Марри помчались на север, параллельно с яхтой. Затем на берег сошел мистер Гилдхолл, и они вместе раскопали древнюю могилу.

— Я добросовестно заключил с вами сделку, — сказал обманщикам Эшби. — Я обещал вам выплатить процент — и сдержал бы свое слово. Однако вы решили обвести меня вокруг пальца, поэтому я вам ничего не должен. Я забираю два миллиона евро.

Он читал о знаменитой корсиканской вендетте. По количеству жертв родовая вражда иногда не уступала потерям гражданской войны. Начинается все с банальной защиты чести, а потом еще десятки лет идут кровопролитные драки. Да Джентилес и да Марес бились друг с другом несколько веков. Сколько жертв их междоусобицы сгнили на этом кладбище! Официально кровная месть давно канула в Лету, но в корсиканской политике влияние древнего обычая чувствовалось до сих пор. Убийства и насилие по-прежнему были в ходу. Эту политическую тактику окрестили «Сравнивание счета».

Вот и теперь самое время сравнять счет.

— В любом ином случае я отправил бы к вам своего адвоката… — начал Эшби.

— Вы хотите подать на нас в суд? — растерялся корсиканец.

— Придет же такое в голову! Разумеется, нет.

Тот хохотнул.

— А я-то уже призадумался! Может, попробуем договориться? В конце концов, частично на ваш вопрос мы ответили. Оставьте нам деньги. По рукам?

— Тогда выходит, я прощаю обман?

— Натура у меня такая, — вздохнул корсиканец. — Не могу удержаться! Ну хоть половину денег оставьте! За пережитые неприятности.

Гилдхолл медленно отступил назад. Марри с сыновьями давно отошли в сторонку, догадываясь, чем закончится дело.

— Половина, по-моему, многовато, — задумчиво произнес Эшби. — Как насчет…

В ночной тиши грянули два выстрела. Гилдхолл стрелял в головы. Обманщики-корсиканцы, пошатнувшись, обмякли и свалились в разрытую могилу.

Прекрасно, одной проблемой меньше.

— Заметите следы так, чтобы никто ничего не заподозрил.

Он знал: на Марри можно положиться.

— Сколько потребуется времени, чтобы перевезти золото? — спросил Эшби у Гилдхолла.

— Мы его уже привезли. Оно в грузовике.

— Замечательно. Переправьте на яхту. Пора отчаливать. Завтра мне нужно быть по делам в другом месте.

Дания

Торвальдсен с Малоуном перешли в главный холл Кристиангаде и, поднявшись по лестнице на второй этаж, попали в широкий коридор, украшенный датскими произведениями искусства и антиквариатом. Они направлялись в закрытую ныне комнату Кая, просторную спальню с высокими потолками и светлыми стенами.

Первое, что бросилось Коттону в глаза, — кровать под балдахином в английском стиле.

— Кай называл свою комнату «мыслительной», — сказал Хенрик, зажигая лампы. — Мы не раз делали здесь ремонт. Сначала для малыша. Потом для мальчика-школьника. Затем переоборудовали спальню под вкусы молодого парня и наконец для взрослого мужчины. Лизетта любила все менять.

Покойную жену Торвальдсена они никогда не обсуждали, тема по умолчании считалась запретной. За два года Хенрик лишь раз вскользь упомянул Лизетту. Тем не менее внизу висел ее портрет, и в разных уголках особняка стояли фотографии — словно священную память о ней дозволялось хранить только в зрительных образах.

Полки в спальне Кая тоже буквально ломились от фотографий.

— Я часто сюда прихожу, — признался датчанин.

— Думаешь, это благотворно на тебя влияет? — не удержался Малоун.

— Вряд ли. Но мне нужно за что-то цепляться. У меня ничего нет, кроме этой комнаты.

Малоун молча ждал, что будет дальше, всем видом выражая готовность выслушать исповедь друга. Будто растворившись в своем горе, Торвальдсен склонился над комодом, заставленным семейными фотографиями.

— Коттон, его убили. Убили в расцвете лет. И, что показательно, всего лишь в назидание другим.

— Есть доказательства?

— Кабрал нанял четверых бандитов. Трое пришли на площадь…

— И я их убил. — Горячность друга его не на шутку встревожила.

Датчанин обернулся.

— Верно. Я отыскал четвертого, и он рассказал мне, что случилось. Он должен был прикрывать третьего, — который тебя ранил, — но убежал, когда ты подстрелил двух его сообщников. Затем, опасаясь гнева Кабрала, решил залечь на дно.

— Почему ты не занялся Кабралом?

— В этом нет необходимости. Он мертв.

Тут Малоуна осенило.

— Кабрал в одном из мешков?

Хенрик кивнул.

— Явился собственной персоной. Решил лично меня прикончить.