Вы идиоты с промытыми мозгами: считаете правдой слова — и вообще не в состоянии увидеть дела. «По делам вашим судимы будете!» Дела против слов! — вы же тупое стадо баранов! И это — молодая элита Америки. Пиздец Америке!

…На этом месте что-то произошло — как я узнал позднее, меня наладили бутылкой по затылку. Взорвалось, зазвенело, и раздвоенный, как жало змеи, голос прекратился. Возникло спутанное чувство изменения тела в пространстве, что-то происходило с моими ногами и спиной, странное, неприятное и неудобное.

Мне настучали по балде и выкинули из бара.

Так начался мой путь в дурдом.

Если бы этим все только ограничилось. Хм, да я был бы счастлив выступить жертвой — благородной искупительной жертвой. О: сакральной жертвой! Агнцем закланным. Бараном тупым. Н-но…

(Уточните, как это у Эмили Дикинсон:)

Так начался наш путь — путь страны — черт знает к чему.

По порядку.

Я обнаружил себя лежащим на скале. Ну, не на голой скале, земля под спиной, и трава растет, но вообще вниз уходит обрыв, и вьется сбоку него тропинка.

А рядом со мной стоит крепкий, большой, почерневший от времени деревянный дом какой-то голливудско-исторической архитектуры. А над широкой дверью — нарисованная масляными красками по отдельной доске вывеска: «АДМИРАЛ БЕНБОУ». На вывеске — как принято у людей эстетически малоразвитых, наворочены все атрибуты адмиральской романтики: волны, остров, пальмы, парусник, сундук с золотом и одноногий одноглазый пират с попугаем на плече и пистолетом за красным поясом.

Так кстати о паруснике. Под обрывом синеет океан до горизонта. А в гавани стоят корабли с убранными парусами. Одни пришвартованы к причалам, другие держатся на рейде натянутыми якорными канатами. Кстати, довольно небольшие корабли, это понятно по фигуркам людей на палубах. Но практически все трехмачтовые.

И какое-то на этих палубах происходит странное движение…

…Как бы вам передать всю эту картину. Вот представьте себе почтовую марку, цветную. Или старинную книжную иллюстрацию. И на ней изображена мельчайшая такая миниатюра: на переднем плане край обрыва и трактир на нем, а вы смотрите в глубину картины, в простор — внизу расстилается прибрежный пейзаж с портом, кораблями и океаном, а по бокам картины зеленеют ветви, как бы вы из зарослей все это наблюдаете.

И Гулливер наблюдает из чащи муравьиное движение лилипутов на палубах и причалах — людишки в высоких шляпах с узкими полями, или в шерстяных колпаках, в замшевых куртках и коричневых сюртуках, у кого сапоги, у кого гетры такие с туфлями — они вытаскивают из трюмов мешки и тюки и швыряют их в воду. На берегу сложены под навесами штабеля ящиков — так их тоже перетаскивают к воде и швыряют вниз.

Как вы уже догадались, кино про Бостонское Чаепитие. В натуре.

И одновременно я вижу близко, подробно, как в оптику, лица этих трудяг. Лица потные, злые, разъяренные даже, и одновременно веселые, наглые и уверенные. И удивительно праведное выражение на этих потных рожах — будто в церкви молятся.

А рядом со мной, за тонкой стеной, в «Адмирале Бенбоу», из которого меня только что выкинули, идет большая гульба. Похоже, с мордобоем и метанием мебели. Звон, грохот и выражения, которые в XVIII веке влекли за собой убийство и изгнание из приличного общества.

Я на всякий случай проверил свои зубы — не болят нисколько, и при этом все при мне! Удачно я завершил дискуссию.

Да, я сразу не разглядел на картинке еще одну деталь — вернее, две, но одинаковые. В смысле симметричные. В верхних углах этого патриотического пейзажа, слева и справа, выделялись два портрета в овальных рамках. Медальончики такие. На одном изображено бритое лицо в современной стрижке, а вот с другого мудро смотрел средневековый алхимик, в огромном берете и с седой бородищей.

И как только я их увидел, они оказались стоящими передо мной. Один в белом халате с красной вышивкой «государственная психиатрия». А другой в черном бархатном камзоле, с золотой цепью на шее, и на цепи той большая бляха вроде немецкой фельджандармерии с выбитыми готическим буквами «нострадамус».

— Пойдем! — с повелительной лаской сказали они и приглашающе повели руками — один налево, а другой направо.

Затруднение мое было мгновенным. Когда я понял, что могу двигаться в двух разных направлениях одновременно, и более того — что этих направлений может быть неограниченное количество — я понял главное. Что это легко и просто, и я это всегда умел. И одновременно прояснело спокойно, что у меня расщепление личности, явная шизофрения прорезалась у меня. И что между прорицанием будущего и сумасшествием принципиальной разницы нет. И отличие гения от идиота лишь в направлении мыслей. И компании, где они высказываются.

И отправляясь в поход за истиной, ты однажды обнаружишь себя в длинной рубашке с рукавами, завязанными на спине.

И еще я понял, что пока тебе не набьют морду и не выкинут из приличного общества, поход за истиной ты всерьез не начнешь. В «Адмирале Бенбоу» вопили про справедливость, требовали не казнить воров и убийц и доламывали помещение.

…не знаю я, с чего начать. Понимаете, мне жутко необходимо рассказать все, что будет дальше. Это задача моя на земле, смысл жизни моей: узнал сам — расскажи товарищу. И всем расскажи, что будет дальше.

Да, я не очень хорошо учился в школе (если правильно это помню). Я всегда ненавидел грамматику — науку для иностранцев и профессоров. Поэтому перепутал время глагола: не «будет», а «было» дальше. Путаница времен глаголов меня сбивает с толку. «Было», «есть», будет» — а какая, в сущности, разница? Главное — это все реальность.

А самое ужасное — это мои провалы в памяти. Это все равно что ты видишь летящий самолет — но не помнишь, как он разбегался и взлетал. Или ты пришел домой, а жена спрашивает: «Где это ты так устал?» А ты чувствуешь, что устал, а где и как — ни хрена не помнишь. Она тебе запускает тарелку в рожу заместо обеда — а ты буквально плачешь, а где устал — не помнишь. А она не верит, вот что самое ужасное!

Вот сижу я под кустом. Синяя бухта за зеленым лугом. Букашки жужжат, солнышко светит. Благодать! А у меня слева-справа этой благодати — ясновидец души и провидец истории. Фрейд и Нострадамус. Два великих гения. И оба сплошь евреи, что характерно. И стоят над моей душей, как два часовых, два карающих ангела, два санитара. И пытаюсь я понять себя — не могу, пытаюсь понять мир — тоже не могу.

Мой мир захвачен. А кем? Левыми или правыми, республиканцами или демократами, христианами или мусульманами, интеллектуалами или работягами, белыми или черными?