– Господин профессор. – Я дурашливо кашлянул, Мария искоса взглянула на меня. – Хотелось бы вернуться к теме лекции – Анне-Лотте фон Розенбург.

– Разумеется, разумеется. – Англичанин уткнулся в экран. – Тут есть протоколы ее допросов. Показания. Вот, даже свидетельство о смерти. Вы знаете, СС выписывали свидетельства о смерти в концлагерях? Все чин по чину – с фамилией, ростом, весом. Даже причину смерти указывали. Тут, правда, фантазии не хватало, все больше инфаркт в графу «диагноз» вписывали. Иногда инсульт. Это перед тем, как отправить в газовую камеру.

Он замолчал, Мария уставилась в пол. Я хотел сострить, но благоразумно передумал.

Мы вышли в коридор. Нудно зудели лампы дневного света.

– Ну, как насчет казематов гестапо? – весело спросил Вилл. – Не передумали?

– Что, серьезно? – Мария оживилась. – Я решила, вы шутите.

– Ну что вы! Под зданием гестапо на Принц-Альбрехт, восемь, была тюрьма, ее завалило во время взрыва. Но оказалось, что подземелья тянутся на север до самой Кохштрассе, и когда строили это здание под архивы, на подвалы и наткнулись. Там же нашли целую фонотеку допросов. Сотни бобин с записями пыток. Впрочем, для тех, кто попадал в эти подвалы, это означало одно и то же. Да… – Он быстро потер сухие ладони. – Ну как, идем?

Два пролета крутых ступенек вниз, узкий коридор, дверь. Вилл распахнул ее, щелкнул выключателем. Тут стоял земляной дух, пахло сырым погребом. По серой побелке стен от пола к низкому потолку подбиралась черная плесень.

– Тут ничего не трогали, – почему-то шепотом произнес Вилл. – Есть мысль сделать частью музея. Не решили пока.

– Так это и есть?.. – Мария тоже шептала.

– Да. Пойдемте.

Англичанин кивнул нам, сам пошел вперед. Остановился перед железной дверью. Такие были в нашем школьном подвале, в бомбоубежище, тяжелые, в рыжих лишаях ржавчины, проступавших сквозь масляную краску мышиного цвета.

– Ну вот… – Вилл толкнул дверь и вошел.

Низкий потолок. Посередине камеры – классический комплект: табуретка, стол и стул. Я тронул ногой табуретку – прикручена к полу. В угол была вделана лежанка, рассчитанная на худого и невысокого человека. Мария вздрогнула, ухватила меня за локоть. Из стены торчал ржавый обруч. По бокам висели цепи. Шершавая стена в этом месте была заляпана грязными брызгами и потеками.

– Кровь? – глухо спросила Мария. – Это что, кровь? Да?

– Да. Часть психологической обработки. Это камера для допросов, в смежном помещении стояли магнитофоны, микрофоны вон там, в потолке, под вентиляционной решеткой. Гестапо по тем временам было на пике технического прогресса. – Вилл, оттянув манжет, взглянул на часы. – Некоторые следователи любили инструмент разложить перед допросом. Слесарный. Или медицинский. От наклонностей зависело.

Я подошел к стене, провел рукой по холодной сырой побелке.

– Человека вежливо приводят на допрос, а тут такое… – Англичанин вынул телефон из кармана. – Я вас оставлю на секунду, здесь сигнала нет. Хорошо?

Мария кивнула. Она, не отрываясь, смотрела на цепи и темные пятна. Дверь гулко ухнула, я повернулся к Марии, взял за локоть. Она потерянно взглянула на меня, потом, словно проснувшись, высвободила руку.

– Что с тобой? – гневным шепотом заговорила она. – Что ты вытворяешь? Как ты себя ведешь? Человек делает нам одолжение, а ты…

– А что я? Я должен спокойно смотреть, как он подбивает клинья?..

– Какие клинья? Ты что, совсем с ума сошел?

Я сжал кулаки, хотел закричать. Вместо этого сел на табурет и закинул ногу на ногу. Поправил брючину. Мария молча обошла меня по кругу.

– Этот старый павиан, – медленно проговорил я, – обхаживал тебя как… как… – Я не мог найти сравнение пообиднее, запнулся.

– Как? – Мария вплотную приблизила лицо, я уловил запах ее помады. – Ну как?

В этот момент погас свет.

Мы замерли, словно наша неподвижность могла как-то исправить ситуацию. Потом Мария тронула мое плечо:

– Что это? – Ее голос звучал плоско и странно.

Я пожал плечами, сообразив, что это не ответ, сказал неуверенно:

– Наверное, свет на таймере.

В тишине прошла еще минута, потом другая. Я слышал, как Мария дышит.

– Дай мне телефон. – Я протянул руку и уткнулся в мягкую ткань ее юбки.

– Тут сигнала…

– Ты можешь дать мне телефон?

Мария тоже догадалась. Экран ее мобильника загорелся призрачной синевой. Впрочем, фонарик вышел скверный. Мы на ощупь двинулись в сторону двери. Уткнувшись в холодное пупырчатое железо, я попытался нашарить ручку. Ее не было. Я с силой толкнул дверь. С таким же успехом я мог ломиться в стену.

– Тут нет ручки, – рассеянно произнесла Мария. – Странно. Нет ручки.

– Странно? – Я не пытался скрыть сарказм. – Это гестапо, понимаешь, гестапо!

Повисла тишина, я ощутил, как Мария наливается злобой.

Потом началось.

– Хоть раз в жизни ты можешь себя вести как мужчина?!

Я хмыкнул, но отвечать не стал.

– А не устраивать истерику?! – Мне в лицо ткнулся экран телефона. – В такие минуты ты должен поддержать, показать, что ты сильный. Что знаешь все ответы. Что все будет хорошо!

Мария всхлипнула, экран погас. Мы стояли в кромешной темноте у холодной двери и молчали.

– Посвети… пожалуйста, – сипло сказал я. – Ты не помнишь, как она открывалась? Внутрь?

Я попытался подцепить дверь сверху, потом снизу. Подцепить и потянуть. Подлезть сбоку, там, где замок. Царапал ногтями железный край, пытался просунуть в тугую щель пластиковую карточку. Мне уже начало казаться, что я занимаюсь этим безнадежным делом всю жизнь. Мария тихо дышала рядом, изредка шмыгая носом. Постепенно экран телефона потускнел, потом погас. Мария снова всхлипнула.

Темнота была абсолютной. Мария тихо плакала.

Боже мой, обычная испуганная девчонка!

Я обнял ее, прижал к себе. Она что-то пробормотала, я не понял, уткнулась мне в грудь и зарыдала. Я пялился в темноту и не знал, что делать, что сказать.

– Там… там, в парке… – сквозь всхлипы проговорила Мария, – ты знаешь… я там… обоссалась. От страха. Буквально. Понимаешь? Не фигурально, а просто обоссалась. Господи… В прямом смысле слова. Никогда не думала, что такое возможно. Обоссаться от страха.

Я закусил губу, что-то промычал, гладя Марию по голове. Она успокоилась и тихо сопела, изредка шмыгая носом.

Свет снова включился.

Минут через пять вернулся Вилл.

– Я для вас распечатал документы. – Он положил на стол картонную папку. – Материалы из дела Лейбовиц. У вас ведь вполне сносный немецкий, не так ли?