Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мордой к стене, твари! Руки на стену!
В поисках орудия преступления они перевернули камеры вверх дном: проверяли швы брюк, вспарывали подушки, выдавливали шампунь и зубную пасту. Один охранник, надев перчатку по локоть, проверил унитазы.
Коридоры вскоре заполнились мусором. Голые пациенты выстроились лицом к стене.
Но заточку Бобби так и не нашли.
Судья Дэвид Р. Кинуорти распорядился, чтобы слушание по делу Миллигана тридцатого ноября тысяча девятьсот семьдесят девятого года проходило в закрытом режиме. В глубине зала сидел представитель Управления по условно-досрочному освобождению, готовый арестовать Миллигана, если судья объявит его «не представляющим опасности для себя и окружающих» и он выйдет из-под юрисдикции Департамента психиатрии.
Учтивый адвокат Билли Л. Алан Голдсберри, смахивающий на молодого полнокровного футболиста, поместился рядом со своим помощником, худощавым Стивом Томпсоном. Когда заместитель шерифа ввел в зал заседаний Билли в наручниках, адвокаты раздвинулись, давая ему место.
Месяцем ранее, вскоре после обследования доктором Милки, аллен попросил Голдсберри непременно вызывать Милки в суд. «Милки обещал сказать, что со мной все в порядке. Он снял меня со стелазина и перевел в блок «А». Он вроде неплохой, я ему доверяю. Напомните, чтобы прихватил отчет от тридцатого октября».
Однако со свидетельской трибуны, ссылаясь на больничные записи, Милки заявил суду, что он диагностировал у Миллигана расстройство личности, что он асоциальный и страдает психоневротической тревожностью с диссоциативными проявлениями. Добавил, что дважды обследовал Миллигана в госпитале (последний раз – тридцатого октября) и в течение получаса наблюдал за ним перед данным слушанием.
Когда заместитель прокурора спросил, такой ли Миллиган сегодня, каким был в больнице, Милки ответил:
– Да, он психически болен.
– В чем это проявляется?
– Его поведение неприемлемо. Он грабитель и насильник. В конфликте с обществом. Человек, которому наказание не идет на пользу.
Милки добавил, что в данном случае велика вероятность суицида и что Миллиган опасен для окружающих, а единственное подходящее для него место – больница строгого режима вроде Лимы.
– Как вы его лечили?
– Грамотным пренебрежением.
Милки не пояснил этот термин, но во время перекрестного допроса презрительно ответил Голдсберри, что не согласен с определением диссоциативного расстройства идентичности в последнем, втором, издании «Руководства по диагностике и статистическому учету психических расстройств».
– Я исключил в данном случае множественную личность так же, как, взглянув на результаты его анализа крови, исключил сифилис. Этого диагноза там просто нет.
Мнению Милки противоречили показания Джорджа Хардинга, Дэвида Кола, Стеллы Каролин и Дороти Тернер.
Судья Кинуорти предоставил слово Миллигану.
Впервые в жизни Билли разрешили выступить со свидетельской трибуны по собственному делу. Высокий, уверенный в себе и спокойный, он приветствовал собравшихся дружелюбным кивком и легкой улыбкой. Затем неловко ссутулится, чтобы левой рукой в наручниках коснуться Библии, а правую поднять.
Когда он поклялся говорить всю правду и ничего, кроме правды, всем, кто с ним раньше работал, стало очевидно, что перед ними Учитель, ибо только сумма личностей могла знать всю правду.
Во время первоначального допроса Голдсберри спросил его про лечение в госпитале Лимы:
– Вам проводят гипнотерапию?
– Нет.
– Групповую терапию?
– Нет.
– Музыкальную терапию?
Учитель рассмеялся.
– Нас однажды завели в комнату, где стояло пианино, и оставили. Врач так и не появился. Мы просидели там несколько часов.
Во время перекрестного допроса помощник прокурора спросил:
– Почему вы отказываетесь принимать лекарства?
Учитель печально покачал головой:
– Я не могу проводить терапию сам себе. Блок «А» – сарай, а не больница. В Афинах у меня бывал регресс, но врачи помогали мне с этим справляться. Там доктора знали, что делать, не наказывали, а лечили.
Судья Кинуорти объявил, что вынесет решение в течение двух недель.
Десять дней спустя, десятого декабря тысяча девятьсот семьдесят девятого года, Кинуорти постановил, что Билли останется в госпитале Лимы, но обязал больничный персонал обращаться с ним согласно поставленному диагнозу множественной личности.
Впервые в истории суд Огайо указывал психиатрам в психиатрической больнице, какой вид терапии применять.
Узнав о решении Кинуорти оставить его в Лиме, аллен пал духом. Он был уверен: теперь санитары и охранники сочтут, что имеют полное право превратить его жизнь в кошмар.
Через несколько дней после того, как о судебном решении стало известно прессе, в блоке «А» назначили нового начальника. Он широким шагом прошелся перед пациентами, выстроившимися в зале. Холодные голубые глаза, тонкие усики, поджатые губы. С пояса, частично скрытый жилетом, свисал кусок электрического провода – плеть.
– Меня зовут мистер Келли, я старший по отделению. Ваш бог! Ваш господин и повелитель! Будете это помнить – мы поладим. А если кто-нибудь проснется и решит, что может выпендриваться, добро пожаловать в круг. У меня для вашей жопы припасен сюрприз. – Он сделал паузу и свирепо зыркнул на аллена: – Это касается всех, Миллиган.
Вернувшись в камеру, аллен решил держаться от Келли подальше. Он чувствовал страх, но не злость. Как будто больше уже не мог злиться. Сообразил, что рейджен – хранитель ярости – маячит где-то рядом с Пятном.
В металлическую дверь резко постучали. Просунул голову Гейб. Он был необыкновенно бледен.
– Бобби вернулся, – произнес он слабым голосом. – Он у себя…
аллен бросился по коридору в комнату Бобби, распахнул дверь и в ужасе остановился. Оплывшие сине-черные глаза Бобби едва открывались. Из перебитого носа текла кровь. Губы распухли.
– Сучары! Садисты! – крикнул аллен.
Грудь Бобби покрывали синяки, обе руки были перебинтованы. Из гипса торчали черно-синие пальцы. На указательном пальце правой руки не было ногтя.
– Не знаю, утешит ли это тебя, Бобби, но ты Рузоли не ухайдокал. Он жив, хотя вряд ли мы снова увидим этого сукина сына.
На следующее утро кевин обнаружил себя в умывальне и поморгал, разглядывая иней на оконном стекле. Он вздрогнул. Потер нос, и стало больно, как после обморожения. В металлическом зеркале отразились его налитые кровью глаза. Побрызгал воду на лицо, но это не помогло. Настроение у кевина было паршивое, ноги ныли от холода. Он опустил глаза. Ботинок не было. Слава те господи, хотя бы хватило ума надеть две пары носков. Он вышел из умывальни и направился в камеру, но обнаружил, что она заперта, хотя двери других пациентов были открыты.