голубей. Она шептала их, смакуя на вкус экзотические определения – «Византийский. Проницательный. Дьявольский», – словно многобуквенные заклинания, миры в миниатюре.

Но самым правильным казалось наблюдать незаметно за Бесподобным и блуждать с ним по его таинственным переулкам. В трех разных пьесах на этой неделе он играл три совершенно разные роли, но Шэй воспринимала их как одно длинное представление с продолжением. Подобно повторяющемуся сну, оно продолжалось вечер за вечером, не раскрывая полностью свою глубину. Перед ней, таинственно мерцая, разворачивались удивительные фрагменты: Бесподобный, рыдая, бежал по проходу в разорванном свадебном платье, и чьи-то руки невольно тянулись к нему из зала, одни сочувственно, другие вожделенно. В сцене боя труба Мавра издавала атональный шум, а затем незаметно соскользнула к траурной мелодии в тот самый момент, когда Алюэтта пристроила лист красного стекла перед фонарем: «звон осколков» – и сцена окрасилась древней как мир кровью. Возможно, сцену заливала бутафорская кровь, но эмоции она пробуждала самые настоящие. Радость. Любовь. Ужас. Одна сцена снова и снова возникала перед ее мысленным взором – Трасселл отыгрывал размышления Бесподобного. Стоя за стеклом, он отражал движения юной королевы – Бесподобного, когда она готовилась к свиданию, уже зная, как и зрители, что оно сулит ей смерть. Поначалу сцена выглядела комедийно, действия двух актеров так точно совпадали, что публика покатывалась со смеху, но затем лицо Трасселла, когда Бесподобный ушел, оставив свое отражение в одиночестве за стеклом, исполнилось выражением ужасного унижения и осознания: тогда она плакала так, как не плакала со дня смерти матери. К ее чувствам примешивался и страх. Всякий раз, когда Бесподобный выходил в зал, Шэй тревожилась за него. Только она могла видеть порождаемые им взгляды, хотя бросающие такие взгляды думали, что их чувства скрыты тьмой зала: зависть, вожделение, ненависть.

8

Субботнее утро полнилось колокольным звоном, возносившимся к высоким небесам. Шэй проснулась в пестрых сумерках голубятни на крыше Пивоварни. Вчера вечером зрители в театре так долго аплодировали, вызывая актеров на поклоны, что в итоге она опоздала на последний Большой паром в Бердленд, а эта голубятня давно служила ей ночным приютом в случае необходимости. Влажный воздух, насыщенный сумятицей птичьих перьев, запахом солода и сонным воркованием голубей, был для нее таким же домашним, как огонь в камине. Суббота: для разнообразия она решила провести утро в одиночестве. Она могла заняться доставкой писем, позволив Бесподобному гадать, куда она подевалась. С Пивоварни в сторону Ньюгейта, от Ньюгейта до Феттер-Лейн, с Феттер-лейн до Стангейт-стайерс; Шэй старалась путешествовать только по крышам, желая, чтобы мальчики труппы Блэкфрайерс скучали по ней так, как она уже скучала по ним, а когда она наконец-то спустилась вниз в конце знакомой улицы, то обнаружила, что театр охвачен странной суматохой.

Воздух в зале раскалился от дикого тревожного волнения. Мальчики гомонили, зубря роли, шили и перешивали костюмы. Со всех сторон доносились запахи свежих цветов и новых свечей. Бесподобный где-то пропадал, зато Трасселл торчал на сцене, расписывая задник огромными бурными волнами в оттенках умбры. Она понаблюдала за ним, видя, как его кисти создают образ бушующего ада. И когда он наконец отошел, чтобы оценить получившуюся картину, она подскочила к нему на сцену.

– Что происходит? – спросила Шэй.

– Сегодня утром Эванс заявился с новой пьесой, – взволнованно протараторил он, – и надеется, что мы сыграем ее сегодня вечером, «Люцифер в Лаймхаусе». Нам нужно срочно соорудить новые декорации, костюмы и все прочее. Сегодня вечером – премьера! – Последние три слова он произнес так, словно объявлял о рождении королевского отпрыска. Отвернувшись от своей картины, он добавил: – Кстати, писарь в дортуаре копирует сценарии, может, у него уже есть копия для тебя.

– Ты не мог бы держаться подальше от Бесподобного до четырех колоколов? – добавил Трасселл, когда она спустилась обратно в зрительный зал. Должно быть, Шэй выглядела изумленной, потому что он добавил: – Ему нужно выучить к вечеру пропасть текста, и я пытаюсь держать его подальше от любых отвлекающих вещей. Прикинь сам, кому ты еще можешь помочь, и будь уверен, вечером тебе придется жутко много суфлировать, – красная краска испачкала его руки от локтей до кончиков пальцев, но лицо расплылось в глупой усмешке. Сдернув шапку, он произнес с легким поклоном: – И я заранее прошу прощения за мою будущую забывчивость.

Шэй бралась за любую подсобную работу. Она сновала между комнаткой, где гримировались актеры, и сценой, зрительным залом и костюмерной. К четырем колоколам суета утихла, и она ускользнула на крышу, чтобы сверху посмотреть, как валит на премьеру толпа зрителей. Улицу запрудили кареты – изящные, поблескивающие оконными стеклами и с гербами в алых и лазурных тонах. Кучера раскатывали соломенные циновки для своих господ, для безупречных мужских башмаков и женских, отороченные мехом, туфелек, не намокавших со дня их изготовления. Уличные мальчишки пытались регулировать движение: «Всего за пенни отличное место для парковки вашей кареты, а за присмотр всего-то на пенни больше!» – но аристократии вовсе не хотелось торопиться. Они демонстративно медлили, общаясь со знакомыми и желая убедиться, что окружающая толпа оценила все детали их роскошных нарядов. Девушки молча топтались под карнизом перед служебным входом, но всякий раз, когда появлялся одинокий джентльмен, раздавался нестройный хор: «Господин! Богатый господин!» Вошедшие в зрительный зал господа излучали изысканное сияние. Украшения дам соперничали с театральными декорациями благодаря их объемистым корсажам и юбкам с фартингалами[9]. Они вплывали, словно корабли, со свитой в арьергарде, перемещавшей и приподнимавшей павлиньи хвосты их шлейфов над грязными сиденьями. Суровые и вспыльчивые джентльмены стремились привлечь внимание, выкрикивая ценные советы и шлепая кое-кого по задницам. Именно Алюэтта поведала ей, что представления на сцене были не единственным увлекательным зрелищем в театре; зрители разглядывали друг друга так же пристально, как актеров. Толпа тихо ахнула, когда в зале вместе появились лорд Мейпсбери и прибывший с визитом герцог Гиз, они, едва ли не прижимаясь друг к другу, направились к самой дорогой ложе, объявив о своем союзе более ясно, чем это могло бы сделать любое публичное сообщение. Жены упрекали мужей исключительно в излишнем внимании к высоким персонам; отцы навешивали на дочерей бриллиантовые украшения, хвастаясь богатым приданым. Сведущий в настроениях общества человек, взглянув лишь на план рассадки, мог увидеть, кто достиг успеха, а кто попал в опалу.

– Что там парламент, – бросила Алюэтта с горделивым презрением, – главные события Лондона происходят при дворе и в театре Блэкфрайерс.

Сегодня впервые Шэй отсутствовала в комнатке для переодеваний, пока Бесподобный наряжался и накладывал грим, и когда Люцифер вышел на сцену, то