В начале того, что можно назвать началом, мы с Себастианом зависали в бассейне. Бассейн находился в западном крыле. Там же располагалась вечно пустовавшая комната для гостей. Двуспальная кровать всегда была застелена свежими прохладными простынями. И в бассейне динамики были повсюду – на потолке, во всех углах, внизу на уровне пола. Самый лучший звук был в бассейне. Музыка заглушала слабое жужжание очистительной системы. Мы ставили одни и те же песни. Любимые песни Себастиана. Мои любимые. Наши. Музыка поглощала нас, делала своей частью.

Интересно, что было в этом шприце, думала я, чувствуя, как тело немеет. В голове жужжало и трещало, как в плохом радио, когда постоянно крутишь тумблер, переключая станции. Сначала треск, потом звук. Белый шум. Звук. Белый шум. Звук.

Клаес ненавидел наркоманов, так он говорил. Но это была только одна из причин его ненависти к Себастиану.

Я гладила обитую мягким стену камеры и думала о том, что было вечность назад. Я потеряла счет времени. Да, вечером накануне я приняла кое-что, я была под кайфом, я нервничала, мне было страшно. Клаес был отвратителен. Я ненавидела его. Он плохо обращался со мной, плохо обращался с Себастианом. Кто-то должен был сказать Себастиану, что у его отца не все в порядке с головой. Не все в порядке с головой, так я и сказала Себастиану. И он сделал то, что сделал.

Присев на матрасе, я обнаружила, что босая. Пол был мягким и прохладным под моими босыми ступнями. Когда я приехала из больницы, мне выдали туфли без шнурков, похожие на тапочки. Но теперь забрали и их.

На проводах над кругом Вендевэгсронделлен недалеко от PLO-villan всегда висели кроссовки, связанные шнурками. Я слышала, что в Нью-Йорке кроссовки, свисающие с фонаря, означают, что тут можно купить героин. В Юрсхольме не нужно было слоняться по улицам в поисках дури. У мамы с папой скрученные косяки хранились вместе с сигарами в библиотеке в запертом шкафу. Они были такие старые и сухие, что вряд ли их можно было курить. Но предкам, видимо, было прикольно думать, что у них дома хранится дурь. На черный день. Они считали, что это делает их крутыми. Смотри, что у нас есть. Почему бы нам не курнуть? Интересно, нашла ли полиция дурь, когда делала обыск, или мама успела все выбросить? А может, они сказали, что это моя? Хотя я скорее выкурила бы кроличьи какашки, чем прикоснулась к их жалкому тайнику.

Я легла на пол рядом со сточным отверстием. Я уже давно бросила принимать наркотики. Или почти бросила. Из-за этого Себастиан все время на меня злился. Потому что я отказывалась. Отказывалась ведь? Завязала?

Голова кружилась, меня тошнило.

У Себастиана был свой дилер. Он звонил ему, чтобы заказать «такси» или «пиццу» или «чистку бассейна». Шифр был примитивный. «Две пиццы “Хрустящая итальянская” с двойным сыром. Луковые колечки. И бутылку фанты. Нас четверо». А потом он перешел на Денниса, и дилер больше был не нужен. В деле наркоты Деннису не было равных. Нужно ли это рассказать? Хочет ли полиция знать, где Себастиан брал наркотики? Стоит ли сказать, что во всем виноваты именно они? Они все равно решат, что дело в наркотиках. Но так ли это? Ждет ли от меня этого Сандер? Надо ли рассказать про вечеринки? Вечеринки Себастиана были просто фантастическими. Легендарными.

У других амбиций хватало только на изысканные вина из родительских погребов и «Беллини» на основе «Дом Периньон». Те, другие, считали, что достаточно заплатить школьницам, чтобы они подавали напитки, одетые в бикини, но Себастиан был не из таких. Он брал напрокат профессиональное музыкальное оборудование, приглашал известных диджеев, поваров, пиццемейкера из Неаполя, заказывал фейерверки и устраивал морские прогулки на яхте. Однажды Себастиан привез из Нью-Йорка известного блогера, прославившегося своими видео на «Ютьюбе». Себастиан был ужратым в говно и переспал с одной из подружек Аманды по школе верховой езды. Через пару недель блогер выложил на «Ютьюб» ролик The-Party-with-Swedes, и этот ролик набрал более двух миллионов просмотров. Фантазии Себастиана не было границ. Все обожали его вечеринки.

Все обожали и его самого и хотели быть с ним рядом. Поначалу, во всяком случае. Все хотели быть с ним, но никого, кроме меня, Себастиан не подпускал близко. Только со мной он хотел быть вместе. (Он не сможет жить без тебя, Майя.)

Мы с Себастианом уходили с ужинов еще до того, как все закончат есть, покидали танцпол в разгар танцев, спускались в бассейн и запирали за собой дверь. А когда хотели, чтобы гости ушли, отключали электричество. Обычно гости улавливали намек и удалялись. Мы лежали голые на полу и слушали шум очистительной системы, которая была подключена к отдельному генератору.

Себастиан выбрал меня. Поразительно, невероятно. Я не могла понять, почему он выбрал меня, когда мог иметь любую. Столько было девушек красивее меня, интереснее меня. Но когда он остановил свой выбор на мне, я стала прекрасной и уникальной. Мама с папой были так рады, что просто не знали, как себя с ним вести. Себастиан! Такого они не ожидали.

Вначале они обожали Себастиана. Надо ли об этом говорить? Хочет ли полиция знать, как сильно все обожали Себастиана? Как сильно он любил меня? Себастиан любил меня, и когда я его предала, он меня не бросил, потому что любил меня больше всего на свете. И я тоже любила Себастиана.

Но я ненавидела его отца. Ненавидела, ненавидела, ненавидела Клаеса Фагермана. И я желала ему смерти.

Меня оставили в изоляторе на всю ночь. Через какое-то время (Час? Два?) я поднялась с пола и легла на матрас. Спала ли я? Кричала? Когда я снова проснулась? Не знаю, но шума в голове не было, и стены уже не казались мягкими, как простокваша. Я свернулась клубком, прошептала его имя. Сначала во рту появился сладкий вкус, но потом ваниль растворилась на языке, проникла в горло, и рот наполнился горькой желчью. Меня стошнило, причем далеко от сточного отверстия. Кто-то пришел и сполоснул пол. Дал стакан воды, вытер мне рот и снова вышел. Когда меня, наконец, выпустили, мне сообщили, что мое состояние стабилизировалось и что можно вернуться в мою «комнату» с окном и кроватью (где я тоже сидела одна в полной изоляции от других). С возвращением в камеру возобновился и допрос.

Сначала тетка с химзавивкой вела допрос. Ее коллеги, постоянно менявшиеся, сидели в углу и рассматривали ногти, время от времени задавая случайные вопросы. Видимо, в полиции решили, что она лучший человек для этого задания. «Молодая женщина». Мне же она казалась только жалкой. Каждый новый допрос она начинала с энтузиазмом. Все время повторяла мое имя. Была похожа на ведущую детской передачи. Но к концу допроса уставала и начинала раздражаться. Голос становился тише, и она начинала говорить, как в полицейском сериале с плохим переводом.

– Правда? Тогда как ты объяснишь это сообщение? Я тебя слышу, Майя, слышу, но мне сложно понять, что ты не имела в виду то, что написала. Ты часто говоришь вещи, которые не имеешь в виду?

Временами она напоминала мне психолога, к которому мама меня водила, когда родилась Лина (она вообразила, что у меня могут быть трудности с принятием сестры, с которой у нас такая большая разница в возрасте). Психолог выучила в университете, что пациенту надо выговориться, что так я расскажу ему все, что у меня на сердце, только потому, что мне будет невыносимо это молчание. Тетка пыталась применять ту же самую технику. Как и в случае с психологом, это закончилось тем, что в комнате для допросов воцарялось молчание. В приемной психолога могло в молчании пройти десять минут, но здесь такого не бывало, поскольку вмешивался Сандер («мой клиент не может отвечать на вопросы, которые не поставлены», «мой клиент не должен гадать, что вы хотите узнать»), хотя я уверена, что его тоже забавляло, что я молчу, а полицейские рассматривают пленку на холодном кофе в своих пластиковых чашках.