мы никуда не двигаемся? Машинист не знает, что произошло позади, но предполагает, что что-то подобное могло произойти и впереди, и поэтому стоит на месте?

Слишком много вопросов. И никаких ответов.

— Я собираюсь иди в первый вагон, — говорит наш самый говорливый попутчик, обводя всех взглядом. — Если хотите, можете присоединиться ко мне.

Смотрю на Тоху, он на меня.

И что делать?

— Пошли, — говорит он, кивая мне в сторону следующего вагона. — Все лучше, чем на одном месте топтаться.

И то верно. Прогресс в движении.

В общей сложности нас из вагона уходит всего четверо: я, Тоха, этот мужик и еще один футбольный фанат с нанесенными на щеки флагами триколора. Многие из тех, кто рвался вперед, так и остаются сидеть на своих местах. В другом вагоне людей не больше, чем в нашем, но в отличие от нас все они сидят порознь друг от друга и, кажется, до нашего появления даже не предпринимали попыток пообщаться друг с другом.

Судя по поведению нашего попутчика, для которого плюсовая температура на ряду с теплой одеждой не более, чем пустой звук, он оказывается каким-то врачом, не то терапевтом, не то хирургом. Не суть, в общем-то, но о состоянии пассажиров этого вагона он переживает с долгом матери Терезы и не устает интересоваться их самочувствием даже тогда, когда от него откровенно отмахиваются. И в ходе недолгого разговора становится понятно, что пассажиры этого вагона идти в сторону первого не собираются.

— Кто его знает, что там с этим машинистом, — говорит один из них. — Может, его там уже и нет? Сбежал и бросил нас тут на произвол судьбы.

И словно в ответ на эти беспочвенные обвинения, из радиоприемника вновь слышатся тихие скрипы помех.

Просьба…х-х-х…пассажиров…занять…х-х-х…места…и…ш-ш-ш…сохранять спокойствие…х-х-х…

От голоса машиниста становится спокойнее на душе. С ним все в порядке, он нас не бросил. Стандартная фраза в такой ситуации — когда поезд долго стоит в тоннеле — привносит в нашу компанию чувство некого успокоения. Сейчас мы тронемся с места и уедем в депо, где безопасно. Оттуда должен был быть запасной выход на поверхность. Еще немного, и мы будем на свободе.

— Лучше сделать так, как он просит, — говорит наш сердобольный попутчик, садясь на место у поручня. — Машинист лучше нас знает, что делать в таких ситуациях.

Трудно с этим не согласиться.

— Выдохни, — нервно усмехаясь, произносит Тоха, пытаясь пародировать меня самого. — Еще пара минут, и будем на свежем воздухе.

Он заносит ногу для шага в сторону сидений, и в этот момент во всем поезде отключается свет.

Такое тоже иногда случается, успокаиваю я себя, оставшись стоять на месте. Много раз замечал, как в вагоне мигает свет, лампа за лампой, словно машинист совершает перезагрузку. Может, и на этот раз происходит что-то такое же? Просто перед тем, как продолжить движение, поезду необходимо перезапустить свои…системы.

Но…

В темноте обостряется слух, и грохот от раздвинувшихся в бока дверей больно бьет по ушам.

…нужно ли для этого открывать все двери?

В вагоне вновь начинается неразбериха, я вижу, как белыми вспышками загораются экраны мобильных телефонов и лампочки фонариков у их фронтальных камер. Некоторые смельчаки, подойдя к образовавшимся выходам, пытаются разглядеть что-то на рельсах, другие освещают толстые кабели на стенах. Я поворачиваю голову к соседнему вагону, там происходит то же самое.

Белые огоньки как призраки летают из одного угла в другой.

— Эй, Костя, — слышу я, и меня начинают слепить ярким светом, — вот ты где… Чего застрял, как вкопанный? Иди сюда.

Прикрываю глаза рукой, чтобы не лишиться зрения — и кто додумался в телефоны вставить такие мощные фонарики, что с космоса их увидеть можно — и, шагнув ему навстречу, совершаю ошибку.

В одно мгновение, словно по чьей-то указке, вновь становится темно. Вагон начинает расшатываться, и гул от десятков истошных криков обволакивает меня со всех сторон. Я падаю на пол, не понимая, что произошло. Лишь когда что-то острое впивается мне в щиколотку, я осознаю каким-то шестым чувством, что это ногти. Человеческие ногти. Кто-то вцепился в меня в попытке не быть утащенным чем-то за пределы поезда.

— Помогите! — просит незнакомец, пытаясь подтянуться на моей ноге, используя ее для опоры. — Прошу!..

Я чувствую всю ту силу и тяжесть, с какой его тянут назад, и вместо того чтобы попытаться помочь этому человеку, я со всей силы, какую только смог в себе найти, отпихиваю его от себя второй ногой.

Если не сделаю этого, то он утащит меня за собой!

Несколько моих ударов, я уверен, приходятся на его лицо и голову, но его пальцы по-прежнему сдавливают мою щиколотку, а ногти впиваются в кожу. Я чувствую, как начинаю скользить на полу.

— Прошу!.. — кричит он с такой мольбой в голосе и с таким отчаянием, что я начинаю задыхаться от осознания того, что я делаю. — Нет!.. Нет!.. Нет!..

Он кричит в такт моим ударам. И в какой-то момент его хватка слабеет, и голос становится тише и тише, пока вовсе не исчезает.

Его утаскивают наружу.

В ушах у меня пульсирует кровь. Крики других людей все не смолкают. Кто-то продолжает бороться за свою жизнь. Я отползаю в сторону, стараясь не думать о том, к чему прикасаюсь руками. На ладонях остается холодная и липкая, склизкая субстанция, похожая на клей. И она повсюду.

Я на что-то натыкаюсь, брезгливо одергиваю руку от чего-то…мерзкого. Эта преграда начинает шевелиться и у моих ног что-то проползает. Словно большой червь или змея, касаясь моих голых икр, оно переползает на меня. Медленно. С усилием. Оно тяжелое, я сжимаю зубы, чтобы не издать ни звука раздирающей меня изнутри боли. Пытаюсь создать себе опору руками, оторваться от пола, вскочить на ноги и…побежать. Куда угодно.

Хотя бы предпринять попытку к спасению.

И вдруг слышу я со стороны тихий, едва различимый шепот.

«Не шевелись».

И то, что ползло на меня, замирает, прислушиваясь к этому наставлению.

Я задерживаю дыхание. Закрываю глаза. И повторяю про себя: «Убирайся».

Убирайся. Убирайся. Убирайся.

Чем бы ты ни было, убирайся.

И я не знаю, сколько проходит времени, прежде чем вагон вновь наклоняется, но мне кажется, что проходит целая вечность.

Оно уходит.

Или они уходят.

И когда вагон вновь встает на место, свет зажигается и двери захлопываются, на полу вагона отчетливо виднеются поблескивающие под светом ламп склизкие дорожки. Я весь в этой слизи. Но я выжил.

А людей в вагоне оказывается заметно меньше, чем до отключения света.