не разговаривай сам с собой, когда от каждого твоего вздоха и невольной судороги на лице может зависеть жизнь брата. Он просто играется, пытается понять, утаиваю ли я что-то, ведь он ничего не знает. Для этого он нас с Серегой и разделил. Может, Серегу сейчас допрашивает Дмитрий? Допустит ли это Князь? Что бы кто-то занял его место. Сыграл его роль.

— А мы договорились, — утверждаю я без тени сомнений. — Найду твой центр управления, и ты нас отпустишь. Разве не так?

Таков же уговор.

Молчит.

— Мы искали его, — продолжаю я, выбирая себе оптимальное место для проведения переговоров. У стены рядом со шкафом, откуда виден весь кабинет. — Но прости уж, что за день я не сделал того, что твои душегубы не сделали и за несколько лет.

Опять молчит. И это начинает напрягать.

Я уверен, что за нами не следили, пока мы были в городе. Но мог ли кто следить за нами иными способами? Имеет ли Князь доступ к камерам? Видел ли он нас, заходящих в мастерскую Митяя? А в тот подвал? Может, тот мужик доложил ему о нашем визите? Нет, вряд ли. Мне кажется, что доступ к камерам — это что-то особенное, привилегированное. А Князь, каким бы Богом и царем себя не считал, на деле таковым не является. Так же сказал Митяй?

А если не он, то кто?

Пытаюсь перебрать в голове все возможные варианты, на ум приходят несколько человек, но… Как же все запутано. У самого уже от усталости и голода начинает болеть голова. Свалить бы побыстрее из этой помойки и забыть эти два года как страшный сон.

— Где вы сегодня были? — наконец задает Князь вопрос, который должен был задать мне сразу же при моем появлении.

Я в подробностях рассказываю о местах, которые облазил задолго до сегодняшнего дня. Мог ли он об этом знать? Мог. Но ведь сам же дал нам карты с белыми пятнами. Не моя вина, что я их закрасил раньше душегубов. Серега должен будет говорить то же самое. Интересно, наши рассказы будут выглядеть как заранее заученные тексты? Об этом стоило задуматься раньше.

Князь слушает меня внимательно, периодически кивает, задает наводящие или уточняющие вопросы, прощупывая мою ложь на подлинность, и все это время не сводит с меня глаз. Что, так соскучился по мне? Не понимаю я всей этой прелюдии. Определенно же хочет под конец сделать какую-то гадость. Возможно, с большой вероятностью, это будет связано с Сашей. Черт.

Угораздило же младшенького так мне поднагадить.

Свой доклад я заканчиваю на словах о том, что ничего интересного или полезного для лагеря мы не нашли. Смею за выполнение работы потребовать еду и отдых, но на лице Князяникаких эмоций. Не понятно, о чем он думает. И думает ли в этот момент о чем-то вообще? Может, действительно мучается от головной боли, а тут я, как бельмо на глазу, стою и раздражаю его одним своим видом.

— Ясно, — ставит он точку в моем рассказе и, добавляя чуть громче, зовет обратно мой конвой. Как я и думал, все это время они стоят за дверью и ждут, когда их позовут. — Отведите его к Семену.

Чего?

Мое удивление не скрыть. Что это значит? Зачем к Семену? Что я там забыл?

— Беспокоишься обо мне? — спрашиваю я, пытаясь понять, в чем подвох. — Не стоит, это лишнее. Пусть Семен тратит свои микстуры и латает лишние дырки твоим душегубам. Нет никакой надобности тратить на меня его медицинские ресурсы.

Не хочу я к Семену.

Пусть я ранее и говорил, что из всей этой тройки «Князь — Дмитрий — Семен», Семен кажется мне самым адекватным и здравомыслящим, но это не значит, что после вылазки в город я рвусь к нему навстречу. К тому же…пусть и прискорбно это осознавать и признавать, но видеть его мне не хочется и по еще одной причине, которая ко всему этому не имеет никакого отношения, но вызывает в груди вполне понятный мне жар.

Но Князь опять молчит. И просто смотрит на меня.

Черт.

— Костя, я думал, что мы договорились, — произносит он и выпроваживает нашу тройку.

Меня вновь берут под руки и выталкивают из кабинета Князя.

Я знаю, куда меня отведут, и что это место не самое страшное в лагере я прекрасно осознаю. Бояться мне нечего. Из обители Семена с завидной регулярностью возвращались обратно к повседневным в рамках этого подземного мира, делам. Но я не понимаю, для чего меня туда отводят. Ведь я не ранен. Пытаться сейчас вырваться — бессмысленно. Лишь зря потрачу силы, которых и так почти не осталось. При этой мысли у меня урчит в животе. Чувство голода. Как же давно я не чувствовал его по-настоящему.

Или же это все-таки страх?

И злость.

А еще немного раздражения.

И, возможно, толика ревности.

Никак не могу выкинуть из головы картинку из монитора, увиденную в мастерской Митяя.

Черт.

Восьмая камера — Лазарет

Ладно, пожалуй, стоило найти в себе силы и попытаться вырваться, пока такая возможность у меня была. И нет, я не жалуюсь. И не пытаюсь найти виноватого в том, что сейчас происходит, просто… Стоило найти в себе силы. Обычная констатация факта. Кожаные ремни, туго затянутые на запястьях и щиколотках, к моему удивлению, совершенно не жмут. Как бы это описали в дамских романах категории «R»? Эти ремни меня нежно оплетают. Да, теперь я понимаю, каково это. И надеюсь, что это в первый и последний раз, когда я оказываюсь в таком недвусмысленном положении.

Но как же так получилось?

Наверное, сил у меня и правда не остается после столь долгих и изнурительных издевательств над моим телом. Когда я ел в последний раз хоть что-то, что действительно может в сжатом от недоедания желудке переработаться в энергию, которой будет достаточно для вылазок в город и попыток отбиться от мужиков, затаскивающих тебя на кушетку?

Говорю же, звучит двусмысленно, но так все и произошло.

— Успокоился?

Семен сидит спиной ко мне и пролистывает какие-то бумаги, напоминая мне настоящего доктора из районной поликлиники, занятого чем угодно, но только не пациентом. Выделанная ему комнатушка вмещает в себя шесть неудобных и скрипучих коек, на ржавых пружинах которых лежат сбившиеся вонючие матрасы. Чего они только не впитали в себя за годы верной службы, даже думать об этом не хочется. Становится тошно.

В помещении холодно, стены и пол выложены белыми плитками кафеля,